Коллектив авторов - Махабхарата. Рамаяна

Небесное чудо увидела вдруг обезьяна:

В кристаллах и перлах помост красоты несказанной.

На ножках литых золотых и точеных из кости

Роскошные ложа стояли на этом помосте.

Меж ними, с владыкою звезд огнеблещущим схоже,

Под пологом белым - одно златостланное ложе,

В гирляндах ашоки цветущей оранжево-рдяных,

Овеяно дымом курений душистых и пряных.

Незримая челядь над ложем златым колыхала

Из яковых белых пушистых хвостов опахала.

Как туч грозовых воплощенье, прекрасен и страшен,

На ложе, одет в серебро и серьгами украшен,

Как облако в блеске зарниц, на коврах распростертый,

Лежал Красноглазый, душистым сандалом натертый.

На Мандару-гору, где высятся чудные рощи,

Во сне походил Сильнорукий, исполненный мощи,

Для ракшасов мужеобразных - радетель всевластный,

Для демониц мужелюбивых - кумир сладострастный.

Весьма оробел Хануман перед Раваной спящим,

Что, грозно дыша, уподобился змеям шипящим.

Взобрался на лестницу вмиг, несмотря на геройство,

Советник Сугривы-царя, ощутив беспокойство.

Оттуда следил за властителем взор обезьяны,

И тигром свирепым казался ей Равана пьяный,

Слоном-яруном, что, устав от неистовства течки,

Пахучей громадиной спать завалился у речки.

Не руки узрел Хануман - Громовержца приметы!

На толстых руках золотые блистали браслеты.

От острых клыков Айраваты виднелись увечья,

Стрелой громовою разодраны были предплечья,

И диском Хранителя Мира изранены тоже,

Но выпуклость мышц проступала красиво под кожей.

Разодраны были предплечья стрелой громовою.

Огромный кулак был округлостью схож с булавою,

Округлостью схож с головою слоновьей кулак был.

На ногте большого перста - благоденствия знак был.

На царственном ложе, примяв златоткань, величаво

Лежала тяжелая длань, словно змей пятиглавый.

Сандалом ее умастили и, брызжа огнями,

Искрились на пальцах несчетные перстни с камнями.

Прекрасные женщины холили Раваны руки,

Гандхарвам, титанам, богам причинявшие муки.

Кровавым сандалом натертых, атласных от неги,

Две грозных руки, две опасных змеи на ночлеге,

Узред Хануман. Исполинский владетель чертога

Без с Мандару-гору, а руки - два горных отрога.

Дыханье правителя ракшасов пахло паннагой,

Душистою мадхавой, сладкими яствами, брагой,

Но взор устрашало разверстого зева зиянье.

С макушки свалился венец, изливая сиянье, -

Венец огнезарный с каменьями и жемчугами.

Алмазные серьги сверкали, свисая кругами.

На грудь мускулистую Раваны, цвета сандала,

Блистая, тяжелого жемчуга нить упадала.

Сорочка сползла и рубцы оголила на теле.

И, царственно-желтым покровом повит, на постели,

Со свистом змеиным дыша, обнаженный по пояс,

Лежал повелитель, во сне беспробудном покоясь.

И слон, омываемый водами Ганги великой,

На отмели спящий, сравнился бы с Ланки владыкой.

Его озаряли златые светильни четыре,

Как молнии - грозную тучу в темнеющей шири.

В ногах у владыки, усталого от возлияний,

Пленительных женщин увидел вожак обезьяний.

И демонов женолюбивый единодержавец,

Веселье прервав, почивал в окруженье красавиц.

В объятьях властителя ракшасов спали плясуньи,

Певицы, прекрасные, словно луна в полнолунье.

В серьгах изумрудных, в душистых венках, плетеницах,

В подвесках алмазных узрел Хануман лунолицых.

И царский дворец показался ему небосводом,

Что в ясную полночь блистает светил хороводом.

Плясунья уснувшая, полное неги движенье

Во сне сохраняя, раскинулась в изнеможенье.

Древесная вина лежала бок о бок с красоткой,

Похожей на солнечный лотос, плывущий за лодкой.

Уснула с манкукой одна дивнорукая, словно

Ребенка баюкая или лаская любовно.

Свой бубен другая к прекрасным грудям прижимала,

Как будто любовника в сладостном сне обнимала.

Казалось танцовщица с блещущей золотом кожей

Не с флейтой, а с милым своим возлежала на ложе.

С похмелья уснувшая дева движеньем усталым

Прильнула своим обольстительным станом к цимбалам.

Другая спала, освеженная чашей хмельною,

Красуясь, подобно цветущей гирлянде весною.

Прикрывшую грудь, словно два златокованых кубка,

Красавицу сон одолел - опьяненью уступка!

Иной луноликой - прекрасные бедра подруги

Во сне изголовьем служили, округлы, упруги.

Уснув, музыкантши, - как будто пред ними любимый, -

Сжимали в объятьях адамбары, флейты, диндимы.

И, на удивленье пришельцу, глядящему в оба,

Одно бесподобное ложе стояло особо.

Красы небывалой и нежного телосложенья

Царица на нем возлежала среди окруженья,

Бесценным убором своим из камней самоцветных,

Сверканьем огнистых алмазов и перлов несметных

И собственным блеском сиянье чертога удвоив.

Мандодари - звали владычицу здешних покоев.

Была золотисто-смугла и притом белолица,

И маленький круглый живот открывала царица.

Сверх меры желанна была эта Ланки жилица!

«Я Ситу нашел!» - про себя Хануман сильнорукий

Помыслил - и ну обезьяньи выкидывать штуки.

На столп влезал, с вершины к основанью

Съезжал, визжал, несообразно званью,

Свой хвост ловил, предавшись ликованью,

Выказывал природу обезьянью.

Хануман, поначалу приняв за Ситу главную супругу Раваны Мандодари, поразмыслил и убедился в своей ошибке: верная, любящая Сита не могла находиться в опочивальне Раваны. Она, скорее, лишила бы себя жизни.

Продолжая поиски, сын Ветра забрел в трапезную повелителя ракшасов.

Еды изобильем и пышным убранством довольный,

Мудрец Хануман восхищался палатой застольной.

Вкушай буйволятину, мясо кабанье, оленье!

Любое желанье здесь может найти утоленье.

Павлины и куры нетронуты были покуда,

Под ними блистала, как жар, золотая посуда.

С кабаниной сложены были в огромные чаши

Куски носорожины, выдержанной в простокваше.

Там были олени, козлы, дикобраз иглокожий

И солью сохальской приправленный бок носорожий.

Была куропаток и зайцев початая груда,

И рыба морская, и сласти, и острые блюда.

Для пиршества - снедь, для попойки - напитки стояли.

На снадобьях пряных настойки в избытке стояли.

Повсюду валялась браслетов блистающих бездна!

Пируя, красавицы их растеряли в трапезной.

В цветах и плодах утопая, исполнен сиянья,

Застольный покой походил на венец мирозданья.

Роскошные ложа расставлены были в трапезной.

Она без лампад пламенела, как свод многозвездный.

И эта застольная зала еще светозарней

Сдавалась от яств и приправ из дворцовой поварни,

От вин драгоценных, от мадхвики светлой, медовой,

От сладких настоек, от браги цветочной, плодовой.

Ее порошком насыщали душистым и пряным.

Чтоб вышел напиток пахучим, игристым и пьяным.

Цветами увенчанные золотые сосуды,

Кристальные кубки узрел Хануман крепкогрудый

И чаши, где в золоте чудно блестят изумруды.

Початы, вина дорогого кувшины стояли,

Другие - осушены до половины стояли;

Иные сосуды и чаши совсем опустели.

Неслышно скользил Хануман, озирая постели.

Он видел обнявшихся дев, соразмерно сложенных,

Вином опьяненных и в сладостный сон погруженных.

Касаясь венков и одежд, ветерка дуновенье

В разлад не вступало со зрелищем отдохновенья.

Дыханье цветочное веяло в воздухе сонном.

Сандалом, куреньями пахло, вином благовонным.