Коллектив авторов - Чекисты Рассказывают...
Поначалу разговор явно не клеился.
— Хозяйка ты никудышная, Марина, — весело и совсем неожиданно для собеседницы заявил Николай. — Еще несколько таких томительных минут, и к твоим стопам падет труп. Человек умрет от голодной смерти… Я не обедал, а ты скрываешь, что в кухонном шкафу любимые мои пирожки с картошкой…
И он рассказал о встрече с Анной Михайловной.
Впервые за вечер она улыбнулась. И ласково погладила Николая по плечу.
— Ты любимчик мамы. Не знаю только, за что.
— О, если бы мы знали, за что нас женщины любят. За мудрость или за глупость, богатство или красоту. Философу Зенону однажды кто-то сказал, что любовь — чувство недостойное мудреца. Он ответил: «Если это так, то сожалею о бедных красавицах, ибо они будут обречены наслаждаться любовью исключительно одних глупцов».
Марина расхохоталась, схватила Николая за руку и потащила на кухню.
— Пойдем, мой дорогой философ, есть пирожки. Там и выясним, кто кого и за что любит.
За кухонным столом разговор пошел более оживленный. Бахарев «выдал» несколько анекдотов. Марина ответила эпиграммой, ^ передаваемой студентами из уст в уста. Вслед за эпиграммой была рассказана сплетня об именитом писателе, сплетня, попавшая в среду студентов «из самых достоверных источников». Бахарев мысленно отметил: «Месяц назад передавала Би-Би-Си». Потом стала расспрашивать о поэте, которого Бахарев как-то назвал «лучшим своим другом».
— Марина, — перебил ее Бахарев, — ты, вероятно, решила, что я по меньшей мере секретарь правления Союза писателей. А я всего-навсего скромный литератор, среди знакомых которого есть, правда, и звезды первой величины. Но если ты столь любознательна, то могу тебя познакомить с одним осведомленным товарищем: все обо всех…
— Это поэт, драматург, прозаик?
— К сожалению, я не могу ответить на этот вопрос. По моим сведениям, он не обременен ни талантом, ни литературными трудами. Но в Доме литераторов — непременный гость.
Мирная беседа грозила вылиться в перепалку. Уже были скрещены шпаги на романах Кафки и двух модных зарубежных фильмах, уже было замечено, правда с улыбкой, что у собеседницы интерес к литературным сплетням преобладает над интересами к самой литературе. Нет, это никак не входило в планы Бахарева, и он мысленно даже ущиппул себя: «Опомнись, что ты делаешь?» Если исходить из предположения, что Марина по поручению Зиль- бера перед большой встречей прощупывает его литературные симпатии и антипатии, то он повел себя по меньшей мере глупо. Видимо, не для модных литературных диспутов о судьбе современного романа разведчик Зильбер жаждет встречи с русским литератором. Да, но это, если исходить из предположения… А где доказательства? Какие есть основания предполагать? Марина за вечер уже не раз могла подготовить почву для встречи Зильбера с Бахаревым, а она будто и забыла о просьбе иностранца.
— Мне кажется, что тебя вечно одолевает желание баламутить те миллиарды нервных клегок, что заложены в человеческом мозгу. Ты не перестаешь о чем-то размышлять. Это, вероятно, очень утомительно?
Бахарев даже вздрогнул. Ему казалось, что он уже в совершенстве владеет столь необходимым искусством слушать собеседника, вести с ним разговор на любую тему, в то время как мысль лихорадочно работает совсем в другом направлении. И вдруг такой вопрос.
— Так о чем же думает сейчас поэт?
— Мне стыдно признаться, что в минуты наших словесных баталий на весьма возвышенные темы я думал о делах прозаических и даже низменных.
— Эти дела имеют отношение и ко мне?
— Непосредственно. Я думал о том, что хорошо бы нам с тобой выпить.
— Ты с ума сошел, Коля!
— Вовсе нет. Я предлагаю отметить твое выздоровление и завтра или послезавтра снова пойти в «Метрополь». Кстати, я в долгу перед тем самым своим приятелем, всезнайкой. А он большой любитель выпить за чужой счет. Чудесно проведем вечер. Выпьем, потанцуем. Согласна?
Марина опустила голову, стала нервно теребить салфетку, потом пристально посмотрела на Бахарева. И тут же закрыла лицо ладонями.
— Что с тобой? Тебе нехорошо? Может, я предложил что-нибудь обидное?
— Нет, нет. Не обращай внимания.
— Так ты согласна?
Ну что же, пожалуй, я…
И вдруг она вскочила со стула и с криком «нет, нет, не хочу», побежала к себе в комнату, упала на постель и зарыдала.
Среди многих передряг, в которые приходилось попадать Бахареву, такой еще не бывало. Ипоначалу он собрался вызвать неотложку. Но пока беспомощно метался в поисках домашней аптечки, охал и ахал, безуспешно взывая почему-то к благоразумию — «ну будь же умницей, Мариночка», — слабонервное существо пришло в себя. Разглаживая заплаканное лицо, до боли сдавливая виски, Марина встала с постели, извинилась — «прости, пожалуйста, нервы…» — и тут же плюхнулась в любимое кресло около торшера. Он сел рядом и вопрошающе, участливо смотрел ей в глаза.
В мучительном молчании прошло минут пять. Наконец Марина вскинула голову и, не глядя на Бахарева, достала с полки книгу:
… Я не безумна,
Но разума хотела бы лишиться,
Чтоб ни себя, ни горя своего Не сознавать!
— Что с тобой, Марина, успокойся… И объясни толком, что случилось?
— Не допытывайся. Тебе надо уйти, Коля. Так будет лучше. По крайней мере сегодня. Завтра придешь снова, хорошо?
Был поздний вечер. Подняв воротник пальто, Бахарев неторопливо шагал по притихшей, безлюдной улице.
Когда-то Птицын, любивший на досуге поговорить «за жизнь», наставлял ученика: «Запомни, Николай, мы всегда в бою, всегда в поиске, даже тогда, когда нужно доказать невиновность человека. Это не менее важно, чем найти виновного». А Марина? Виновата или не виновата? Может, сейчас перед ним один из самых трудных вариантов, когда нужно доказать, что на человека ошибочно брошена тень. Вроде бы именно к ней тянется нить от «Доб-1»? Но где-то в глубине дупги живет сомнение: нити то обрываются, то вновь возникают.
… В комитете, несмотря на поздний час, его ждал Птицын. Так они условились.
— Как же ты так опростоволосился! Марина встречается с явно подозрительным иностранцем, что-то получает от него, а затем передает пакет какому-то франтоватому одесситу. А ты упускаешь его из виду, хотя знаешь о сообщении Ландыша.
И вдруг неожиданный вопрос:
— Послушай, а почему ты решил, что он одессит?
Бахарев опешил от такого вопроса. Менее всего он был
подготовлен к нему: в самом деле — почему? Только потому, что блюстительница финансовой дисциплины крикнула: «Это вам не Одесса!» Слабенький аргумент. Он посмотрел на Птицына — его лицо, как глухая дверь. Человеку постороннему трудно понять: гневается он сейчас или нет, спокоен или волнуется. Но Николай хорошо знает: когда у Птицына замкнутое лицо — значит, особо лихорадочно работает мысль, а глухая дверь — чтобы никто не мешал. Бахарев тоже счел за благо не отвечать: шеф часто задавал вопросы, на которые и не ждал от собеседника ответа. Он, видимо, сам отвечал на них.
— А вообще-то вариант возможный… — продолжал Птицын. — Удивительно знакомая фамилия По-бе-до-но- се-нко Мы где-то с ним встречалтсь. А если это он, то, значит, одессит.
И Птицын вполголоса стал мурлыкать про то, как с одесского кичмана бежали два уркана. Потом взглянул на часы.
— Поздновато. В архиве уже нет и дежурного. А в фотолаборатории? Там, пожалуй, кое-кто допоздна задерживается. Я предпочел бы словесному портрету фотографический.
Через полчаса Бахарев вернулся из лаборатории со снимками. На Птицына смотрел человек, в котором он, с трудом напрягая память, узнал того самого…
— Кажется, он и есть. Так ты говоришь, передала ому сверток? Туфли, завернутые в газету?
Бахарев удивленно посмотрел на Птицына:
— О каких туфлях вы говорите? Я понятия не имею, что было в том пакете. Может быть, и туфли…
— Если это именно тот, о ком я думаю, то, вероятнее всего, в пакете были туфли…
Стоявшие в углу старинные часы глухо пробили три раза.
— До утра осталось недолго. Часов через шесть все прояснится. А сейчас по домам. Спать, спать. Советую отменно выспаться. Дело требует свежей головы.
Легко советовать. И для Птицына и для Бахарева остаток ночи прошел в тревожных раздумьях. Бахарев вовсе не успул, а Птицын долго вертелся с боку на бок и задремал лишь к рассвету. Оба, не сговариваясь, пришли в комитет спозаранку. Им не терпелось скорее узнать: куда потянет та тоненькая ниточка, что нащупана Александром Порфирьевичем.
С утра Птицын сообщил архиву кое-какие данные, а потом принялся за разбор почты. Бахарев сидел молча и ждал, когда Александр Порфирьевич, как обычно, протянет ему сводку о событиях минувшего дня и ночи. Так уж заведено: прислушиваться к эху этих событий, хотя на первый взгляд они не имеют никакого отношений к делу, которое ведут наши контрразведчики сейчас; какой бы нелепицей это ни показалось человеку неопытному, связывать воедино что-то случившееся вчера, ночью, что-то заинтересовавшее Комитет госбезопасности, с тем трудным поиском, который ведет определенная группа. Пусть все догадки окажутся мыльным пузырем, пусть кто-то из скейтиков и улыбнется — «Эка, хватил!» — все равно надо проверить, проанализировать, нет ли тут какой-то затаенной связи, пока еще ничем не давшей знать о себе.