Олег Верещагин - Я иду искать. История вторая

А это была победа. Один из волков лежал мертвым — с раскроенным че­репом и раной на боку, из которой выпирали рассеченные ребра. Раненый в позвоночник волк полз в сторону. Он не спасался от смерти, он просто не хотел умирать на глазах убийцы.

Олег нагнал его в два шага. Волк повернул голову, распластав непод­вижные задние лапы и расставив передние. Из пасти текла кровь. Он не ска­лился, не рычал. И смотрел на мальчишку понимающе и спокойно. Потом — от­вернулся и вновь пополз прочь.

Олег не добил его и не преследовал. Он смотрел вслед волку тоскли­вым и неподвижным взглядом. Тот отполз на полсотни шагов. Резко выпрямил­ся, поднимая искалеченное, непослушное тело на все четыре лапы. Медленно запрокинул голову вверх. И рухнул на бок.

— Да, — услышал Олег свой голос,— дружище. Вот так — умереть. С поднятой головой, молча, бесстрастно и не обращая внимания на боль... Это — смерть, дружище волк, это — смерть...

Выбравшись из болота, он тщательно вымыл руки, протер револьвер и меч. Кисть руки оказалась все-таки повреждена немного, но не очень серьезно. Выпрямившись, мальчик увидел, что трупы волков уже погружаются. Надо было идти. Идти дальше.

До развалин Олег добрался около часа дня — болота тянулись дальше, чем казалось на первый взгляд. Но дороге ему то и дело попадались россы­пи брусники, голубики и клюквы, и мальчишка нагибался, срывая кустики и губами обирая с них ягоды. А уже рядом с развалинами, в небольшой березо­вой роще из чахлых деревьев оказалось невероятное множество подберезо­виков. Олег собирал грибы в мешок из плаща, пока не ощутил неожиданно от­четливо, как жадно тянут из него изголодавшиеся березы Огниву — спеша и вздрагивая, он выбежал из рощи, как наскипидаренный.

Среди развалин было жутковато, и Олег устроился под стеной, в засы­панном почти, у самого начала то ли подкопе, то ли подземном ходе. Обнару­жилось вдруг, что он очень устал. Едва хватило сил притащить из той же рощицы сушняка и, свалив его кучей у входа, завалиться на плащ. Полежав, он ощутил, как засыпает, и снова заставил себя, сняв куты, разложить их на про­сушку. Драные носки промокли насквозь. Ноги застыли от ледяной жижи, покры­лись разводами грязи и начинали болеть. Олег угрюмо посмотрел на свои ступни и, закутав ноги плащом, свалился на колкий хворост. Повозился недо­лго — и уснул...

...Олег проснулся около четырех. Спать на деревяшках — дело не слишком-то приятное. Но он давно привык к таким мелочам. Он сел, потянулся, стукнув кулаками в земляной потолок и чихнул, тряхнув головой. Потом от­кинул плащ и, встав на колени, выглянул наружу.

Здоровенный лемминг восседал в трех шагах от пещерки. Он лопал, по­глядывая на небо, какую-то травку, очевидно, опасался птиц вроде той, двух­когтистой. А опасаться-то надо было совсем другого! Камень, брошенный ма­льчишкой, стукнул зверька точно по черепушке — тот даже не пискнул...

...Через полчаса мальчик, негромко посвистывая, сидел у небольшого костерка, скрестив ноги, и нанизывал грибы на гибкий прут. На автоматном шомполе над огнем жарился выпотрошенный, ободранный и обезглавленный лем­минг. Рядом (неэстетичное соседство!) сушились куты и носки.

Поворачивая над костром импровизированный вертел, Олег напевал при­шедшие в голову строчки:

— Авгу-авгу-авгу-августин, Августин, Августин... — дальше он не помнил по-русски и добавлял невесть как и откуда запавшие в память слова: — Аллес ист хин![24] — чего, конечно, не было в песне Леонтьева. Потом начинал сначала. Настроение было неплохое. По расчетам, до Тенистого оставалось верст пятнадцать, не боль­ше. Их можно прошагать до полуночи, если не медлить с выходом. Несоленое мясо и несоленые грибы могли бы показаться отвратительными, но Олег не обращал на это внимания. Обжигаясь, он ел лемминга, ловко срезая мясо камасом у самых губ и тем же камасом подкалывая поджаристые дымящиеся гри­бочки, выложенный на плоский камень.

Куты еще не высохли, и Олег, наевшись, решил побродить по крепости. Прихватив наган и все тот же камас, он выбрался из пещерки...

...Развалины казались не просто пустыми и тихими, но еще и затаив­шимися. Над щербатыми провалами древних арок сохранились суровые барель­ефы — чьи-то лица в низко надвинутых пернатых, неславянских шлемах смо­трели на мальчишку внимательно и холодно. Тут и там вились по камням дли­нные спирали с закорючками и значками над и под ними — не кириллица, не глаголица, не линейный алфавит данванов. Если водить по ним глазами долго, начинал слышаться металлический лязг, то ли предупреждающий то ли угрожающий: так лязгают мечи ночной стражи у ворот города... Олег трогал эти камни рукой, проводя осторожно пальцами по глубоко врезанным буквам. Нет, тут жили не славяне. Может быть, арии — в незапамятные времена? Но они вроде бы совсем дикие... Даже про их письменность Олег ничего не слышал.

В середине развалин практически сохранилась башня — похожая на ко­нус с отсеченной, плоской верхушкой, сложенная из красного гранита. С запа­да стену порезала узкая — одному человеку впритирку пройти — лестница с высокими, вытертыми ступенями. Она казалась врезана глубоко в стену — Ол­ег шел, словно в ущелье и лишь поднявшись наверх, понял, что башня эта — просто облицованный плитами удачный холм. Наверху образовывался как бы дворик, выложенный квадратными плитками белого цвета, порядком выветрив­шимися, но плотно подогнанными. Верхний ряд облицовки, неравномерно высту­пая над срезом холма, образовывал стену — по грудь Олегу — с зубцами вы­ше его головы. В центре дворика в бассейн из трубки в виде разинутого птичьего клюва лилась струйкой вода.