Полковник Магомед Джафаров (СИ) - Коллектив авторов

Отец, как я уже писала, не был фанатичным мусульманином, но читал и знал Коран (его Коран я отдала своему двоюродному брату Б.М. Пиртузилову), верил в Аллаха и предопределенность Судьбы. Мама также была верующей, переход в лютеранскую веру дал ей возможность вступить в брак по любви, но по воспитанию и состоянию души она оставалась православной.

Однажды в Москве, мама сказала отцу, что давно не была в храме и хочет пойти в находившуюся рядом церковь. Отец вошел вместе с ней и стал рассматривать иконы. Подойдя к молящейся маме, он подвел ее к иконе Николая Чудотворца и сказал, что видел святого во сне, когда скрывался в горах от большевиков. По его словам «этот старик предупредил его о том, что его местонахождение выдано, и он ушел оттуда. В те времена отца искали в горах и, придя в дом дедушки в ауле Кудали, осматривали все углы, в том числе, заглянули и под кровать». Джафар Хаджи был возмущен таким предположением и сказал, что если бы его сын прятался под кроватью, он бы его убил. Может быть это жестоко, но это мужественно и для людей того склада было жизненной позицией. Когда мой старший брат как-то поздно пришел домой, (квартира находилась у Белорусского вокзала, и в 20-е годы там было много беспризорников и дурных компаний) отец сказал: «Если ты, Жоржик, попадешь в дурную компанию, совершишь  недостойный поступок и, будучи виновным, будешь привлечен к ответственности, то суд над тобой совершу я сам, позора не перенесу». Мне это понятно и я эту позицию ценю. Оправдания недостойного поведения даже близких людей ведет к разложению личностей.

В доме никогда не велись разговоры на политические темы. Мама была вырвана революцией из семьи и своей среды. Она говорила, что ей было особенно грустно в рождественские и другие праздники, когда в эти дни в Темир-Хан-Шуре собирались родные и близкие. С семьей Тарковских у мамы и отца была теплая дружба, и когда я родилась в 1927 г., мне дали имя Эльмира, в память об одной из их дочерей. Как я узнала уже теперь из публикации в журнале «Ахульго» Гулюша Тарковская, жена Нух Бека, умерла в Швейцарии в 1958 г., в этот же год умерла в Москве Елена Ивановна Джафарова. Старшая сестра мамы Нина Ивановна была замужем за французским офицером Этьеном Брюно и во время революции уехала с ним и с сыновьями Борисом и Юрием за границу, и связь была прервана. В 90-х годах в газете «Куранты» была опубликована заметка «Добро пожаловать, господа антисоветчики» и был приведен перечень фамилий, которым было отказано в визе для въезда в СССР. Среди этих фамилий был Брюно, Бруно, Брюнот Георг, Юрий, Джордж Борисович, родившийся в 1935 г. в США. Я предположила, что это мог быть сын моего двоюродного брата, но найти его местожительства мне не удалось. Родные со стороны отца, жившие в ауле Кудали, не поддерживали после ареста отца с нами связь, т. к. все мужчины были арестованы и все выживали, как могли.

И только в 50-60 гг. я встретилась со своим двоюродным братом Баширом Магомаевичем Пиртузиловым, с ним и его семьей у меня сложились хорошие родственные отношения. Я ему благодарна за его настойчивость в деле реабилитации его дяди и моего отца Магомеда Джафарова. Отец, как и многие люди того времени, был уничтожен с ярлыком «враг народа», тогда как ничего во вред народу им не было сделано. И я, и мой старший брат, и сестра, когда вспоминали времена репрессий, жалели всех безвинно пострадавших, которых миллионы. Отец принял смерть в 54 года, но можно сказать, что ему повезло, над ним не издевались и не унижали его достоинства. А его близкие друзья Муслим Атаев и Гамид Далгат, воевавшие на стороне большевиков и награжденные советской властью боевыми орденами, погибли в 1937 г. мученической смертью.

Наверное, эта привычка сравнения с худшим мне передалась от отца. Он в своих письмах из тюрьмы писал маме, брату и сестре, чтобы они не сетовали на Судьбу и помнили, что многие страдают больше. Это относилось и к выселению семьи из отдельной квартиры на Поварской, и к переселению в коммунальную квартиру на Новой Божедомке (ул. Достоевского). Я прожила в этой квартире более 30 лет и благодарна соседям, что в те трудные времена они не были доносчиками и не посягали на нашу жилплощадь. Теперь это звучит странно, а тогда в каждой комнате жили семьи по 3-4 человека, а мы имели 2 комнаты. Но так жило большинство населения Советского Союза и тем более Москвы. Жизнь в Москве в те годы была трудной, но и тогда помогало выживать общение с друзьями. Среди друзей я помню особенно четко Ханыш Нариманову (урожденную Казаналипову). Она была маминой подругой еще по Шуре. Воспитывалась она в доме своего деда Асельдера Казаналипова в С.-Петербурге. С ее слов я знаю о последних часах жизни Махача Дахадаева, которого под конвоем привели в аул Нижний Дженгутай, где был дом Казаналиповых. По ее словам Дахадаев с конвойными повздорили на этнической почве, и в порыве гнева те его самовольно застрелили. Насколько это верно, теперь судить трудно.

Дахадаев учился в С.-Петербурге как стипендиат Казаналипова и часто бывал у них в доме. Судьба внучки Казаналипова была трудной. Она вышла замуж за большевика Нариманова Сурена Николаевича, очень образованного интеллигентного человека, наперекор воле семьи. Сбежав из дома, Ханыш уехала в Москву, где Нариманов работал в аппарате ЦИКа. В 1922–1923 гг. Казаналипов с семьей уезжал в Турцию и приехал в Москву за визой. Он с отцом Ханыш пришли к ней в квартиру на Никитскую улицу, когда она была одна, и дед настаивал на ее отъезде с ним в Турцию. Получив отрицательный ответ, Асельдер выстрелил во внучку, но та, потеряв сознание, упала со стула до его выстрела: убивать внучку дед не хотел, и ушел с сыном.

В 1937 г. Нариманов был арестован, но вскоре отпущен, т. к. был болен туберкулезом. В этот год проходили выборы в Верховный Совет СССР, и Сурен Николаевич, будучи юристом и правоведом, пошел выяснить, имеет ли он право выбирать, но был повторно арестован, осужден и умер в тюрьме. Его сын в то время заканчивал 10 классов, учился в школе с детьми высокопоставленных деятелей, и был вынужден отказаться от отца для возможности вступить в комсомол и поступить в высшее военное мореходное училище в Ленинграде. С матерью у него были холодные отношения, будучи полковником подводного флота, он, вероятно, не хотел помогать матери. Я довольно часто бывала в доме Ханыш с мамой, а потом и одна. Внучка Казаналипова жила очень трудно материально, ей помогали друзья и соседи по квартире, т. к. она не выходила из дома. В годы «оттепели» у нее появились планы найти родственников в Турции, но они остались неосуществленными. Умерла Ханыш Нариманова (Казаналипова) в Москве в 1964 году. Сын после ее смерти отдал мне ее детский портрет петербургских времен, репродукция с которого приведена в данном издании.

Приведены в книге и другие фотографии из семейного альбома. Они характеризуют в определенной мере те времена: другое выражение лиц, манера письма и одежда.

Выражаю искреннюю признательность Хаджи Мураду Доного за его интерес, проявленный к судьбе моего отца. Его компетентность и профессионализм помогут более документировано и объективно представить все имеющиеся материалы.

Мне жаль, что судьба моих родителей сложилась для них так горько. Но и судьба страны была тоже нелегка. Принимая все, как есть, самое основное – это честь и достоинство, что было основой семьи и, насколько мне удавалось, я этому следовала.