Доверие - Димитр Ганев

© София — 1980

Военно издателство

Перевод с болгарского языка

© Воениздат, 1986

Перевод И. Н. Марченко и М. Ф. Роя.

Однажды дождливой весенней ночью 1946 года Караосман, перейдя границу в районе Римской дороги, ложбиной вышел к покинутому людьми сельцу Коларе. Узкая мощеная улочка привела его к мечети. Не доходя каменной стены, за которой торчал белый минарет, Караосман, согнувшись, почти ползком пробрался под покосившимся плетнем на отцовский двор и в этот момент услышал, как по мостовой галопом проскакали кони. Он прижался к мокрым сосновым прутьям. Только когда топот стих, выпрямился и, озираясь, скользнул под навес двухэтажного дома, одряхлевшего, с провалившейся крышей, с дверьми и окнами, забитыми досками. В этом доме прошли его детские годы…

Теперь ему было сорок, но выглядел он гораздо старше. Маленькие прищуренные глаза под нависшими рыжеватыми бровями, узкая полоска усов, острые скулы, продолговатое жесткое лицо. Сотни маленьких и больших фотографий, на которых было запечатлено это лицо и анфас и в профиль, — лежали в папках наших и иностранных разведывательных служб. Пограничные патрули неустанно искали Караосмана. Но не зря его учили в специальных школах: он всегда заметал следы, выбираясь из самых замысловатых ловушек. Имя его нагоняло страх на жителей пограничья и доставляло массу неприятностей пограничной охране.

У Караосмана был особенный, отличный от других почерк: он непрерывно расширял сеть своих агентов в пограничных селах, но его люди друг друга не знали. Встречи с ними назначал обычно днем, где-нибудь в поле, избегая стычек с пограничным патрулем, но, когда столкновения было не миновать, нападал первым: швырнув гранату, открывал огонь из автомата и, прорвавшись сквозь этот, как говорили пограничники, огненный клубок, исчезал в зарослях.

Вот и теперь Караосман чувствовал себя словно загнанный волк, одинокий, измученный, теряющий силы. Настороженно оглядываясь, бросил возле дома несколько мелких камешков и только тогда немного успокоился. Сжавшись в углу под навесом, смотрел сквозь щель в калитке на другую сторону улицы, где протянулось кладбище, заросшее бурьяном, с торчащими над ним, словно человеческие головы, надгробными камнями.

Дождь усилился. Все, что было видно вокруг, превратилось в сплошную серую массу. Время встречи с Саиром приближалось. Вот-вот со стороны кладбища мог прозвучать знакомый сигнал. Прислушиваясь, Караосман молил бога, чтобы на этот раз помощник его был не один, чтобы привел наконец Арие. В третий раз посылал он Саира в Пловдив, в третий раз ждал здесь свою дочь, надеясь увести ее на ту сторону. Вслушиваясь в мерный шум дождя, Караосман чувствовал, как и шум этот, и невидимые испарения гниющего сена понемногу его усыпляют. Измотанный долгой дорогой, пригревшись, он медленно, незаметно засыпал, опустив подбородок на мокрую руку, — засыпал, хотя глаза были открыты, а палец лежал на спусковом крючке. Откуда-то долетел тихий перезвон колокольцев, потом в эту мелодию вплелись голоса, кто-то протяжно крикнул, залаяли собаки — вроде идет Караосман к мечети, вроде бы к людям, выходящим из широких дверей, ноги его шлепают по мокрому песку, их окатывают холодные волны, заполняя следы. Шагает он так по влажному песку, а протяжный голос словно гонится за ним: «Арие-е-е-е!» Караосман оборачивается. На всем пляже — только один зонтик, и под ним сидит Грейс, а рядом — Арие. Как она похожа на Жемине, на мать! В таком же точно платье — белом, полотняном, с вышивкой — Караосман когда-то впервые увидел Жемине…

Ослепительные вспышки молнии и сильный удар грома разбудили его. Привстав на колено, он слушал этот адский грохот, от которого, казалось, содрогаются горы. Ругнувшись, вздохнул облегченно и снова опустился в сено. Автомат в его руке дрожал. Осторожно подполз к водостоку, подставил руки под струю и стал жадно пить. Потом смочил лицо.

Дождь постепенно слабел. Мрак становился прозрачным. Мертвая тишина придавила восемнадцать домов и мечеть, брошенные в маленькой ложбине, со всех сторон окруженной зелеными холмами. Это было Коларе, его село.

Звук капающей воды раздражал его. Караосману казалось, что кто-то бросает камешки на туго натянутую овечью шкуру, — этот «кто-то» играл в нарды наверху в большой комнате, там, где когда-то он родился. Он опустил голову на сено, сжав ее руками… Там, в той комнате, повесилась Жемине. Последнюю ночь (после того, как зарубил фельдфебеля) он провел с ней. Утром его арестовали. Через шесть месяцев Жемине родила. По селу поползла молва, что ребенок — от фельдфебеля… Жемине, не стерпев хулы, повесилась. Оставила Арие семи дней от роду. Приехала сестра Караосмана из Пловдива, забрала девочку… Как всегда, когда хотел прогнать эти воспоминания, он прикусил ладонь, сильно сжав ее крепкими острыми зубами.

Что-то тяжелое упало с крыши и разбилось на плитах. Время встречи давно прошло, оставаться здесь дольше было опасно, однако Караосман не мог себя заставить уйти. Ему хотелось верить, что лишь дождь помешал Саиру явиться вовремя. Дав волю воображению, он представлял себе встречу с Арие, переход на ту сторону, ее помолвку с тем высоким пареньком, торговцем кожами… Заглядевшись на щель в калитке, он снова погрузился в дремоту, из которой его вывел звук тихих шагов.

Кто-то притворил осторожно калитку, но петли все же предательски простонали. Мелькнул силуэт, за ним — другой. «Засада!» — подумал Караосман и приготовился: положил перед собой две гранаты, снял с предохранителя автомат. Если бы сейчас явился Саир и подал сигнал, все бы пропали. Надо было действовать: обезвредить тех, кто притаился возле калитки, проскочить мимо и перебежать к кладбищу… Калитка снова скрипнула. Порыв ветра пригнул ветви ореха, они застучали по дощатой крыше. Шаги слышались теперь на плитах двора. Из мрака полз тихий шепот. Перед лестницей показались два силуэта. Кто-то выругался и вернулся к калитке, кто-то шагнул в его сторону. Караосман подгреб к себе сено и накрылся им. Звук тяжелых шагов затих совсем рядом с его головой.

— Чорбар! Я видел тень какую-то! — услышал он.

Над головой Караосмана зажурчало, и что-то теплое полилось на него. Потом человек отошел.

— Ну, идем, — услышал Караосман.

Сейчас уже можно было поднять голову: по плитам двора прошли друг за другом четверо солдат и канули во мраке.

Караосман выбрался из сена, отер лицо, потрогал мокрую голову, сплюнул, постоял какое-то время и шагнул в темноту. На улице осмотрелся и нырнул в кладбищенский густой бурьян.

Низко