Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 38

Порой, говоря одно, мы тут же подразумеваем другое, как у Маяковского: «Мы говорим Ленин, подразумеваем — партия, мы говорим партия, подразумеваем — Ленин».

Подобное двоемыслие есть способ оградить слово от дела — и наоборот, а вовсе не слабоумие или неискренность.

Новый советник президента России по правам человека Александр Федотов заявил, что его приоритет — десталинизация общества. Интересно, что под этим подразумевается? Ведь трудно поверить, что современное общество хоть сколько-нибудь сталинизировано. Или «десталинизация» есть российский аналог германской денацификации? Сомневаюсь. Нацизм — это государственная идеология, Сталин же — историческая личность. Как бороться с исторической личностью, к тому же умершей более полувека назад? Поединок с тенью, спиритоборство, кому сие нужно, кому от этого польза? Все равно, что сухое белье выжимать. Денацификация есть процесс искоренения всех проявлений национал-социализма, десталинизация — обличение пороков одного человека. Разные масштабы явления, следовательно, будут и разные масштабы последствий. Или все же под термином «десталинизация» подразумевается дебольшевизация России, и власть говорит одно, а подразумевает совсем другое? Ведь если хорош большевизм, то и Сталин, как неоспоримый лидер большевистской страны, тоже хорош. А если Сталин плох, то можно попытаться объявить, что плох и большевизм с объявленной общенародной или государственной собственностью на недра, землю, крупное производство. Действительно, старые представления о том, что нефть и газ являются общенародной собственностью, могут явиться зародышем если не сегодняшних, то завтрашних требований чёрного передела. Поэтому ликвидация подобных представлений под видом десталинизации выглядит здравой и своевременной идеей.

А ещё можно объявить деиваногрознизацию России. Ведь Иван Грозный, судя по многочисленным свидетельствам, был ещё тем типом: старшего сына убил, Новгород и Псков разгромил, библиотеку куда-то спрятал. Нет ничего более насущного, чем борьба с памятью о злом самодержце. Одолеем упыря — и настанет благорастворение воздухов.

К оглавлению

Опубликовано 15 октября 2010 года

В отличие от тем мифических и умозрительных — вроде эвентуальных российских инноваций, — тема вампиров самая что ни на есть реальная и серьезная. Серьезная — ибо на кровососах зарабатывают вполне реальные деньги.

Ну, вот что нам навскидку дает статистика — первые два фильма из вурдалачьей саги «Сумерки» собрали в прокате более миллиарда долларов. Уже на первую ленту, Twilight, 2008, было истрачено 37 миллионов долларов, а собрано — 409, из них 53%, то бишь 217 мегабаксов, за пределами США. Неплохая рентабельность, не правда ли?

А третий фильм, Eclipse, пошел по еще более крутой траектории — лента в США за первую ночь (когда еще киношку про вампиров крутить...) собрала 26 миллионов, а за первый уикенд — 143 «лимона». Легших в основу фильма романов Стефани Майер по миру разошлось более 200 миллионов экземпляров.

Так что вампирская экономика — серьезный фактор экономики развлечений, приобретающей все больший и больший вес в постиндустриальном мире. Заметная часть контента. Ну а поскольку связь контента с самыми разными сферами мира ИТ — от электронных книг до стереоэкранов — очевидна, то к феномену вампиризма стоит приглядеться.

Начнем с того, что вампиры — почти наши соотечественники. Шумерская Лилу (в масскульте — шустрая барышня из «Пятого элемента»), еврейская Лилит ("Что предание говорит? Прежде Евы была Лилит..." — В.С. Шефнер), гомеровские кровопьющие тени, римские ламии — это иная ветвь мифологии. Навьи-упыри пришли в мировую культуру, в глобальный архетип, от той ветви индоевропейцев, арийцев, что осела в Восточной Европе.

Согласно академику Рыбакову навьи-упыри, кровососы-нежить — это враждебные мертвецы (о духах в том значении, в каком это трактует современная теология тогда говорить не приходилось...), поддерживающие свое существование жизненными соками живых.

Упыри — это убитые враги; люди, погибшие от стихийных сил (некоторые конфессии до сих пор подозрительны по отношению к утопленникам...). Их антагонисты — деды, свои мертвые, хранители рода, другой архетип, возвращавшийся к жизни в тяжелые времена ("Как будто за каждою русской околицей,// Крестом своих рук ограждая живых,// Всем миром сойдясь наши прадеды молятся// За в бога не верящих внуков своих"). Подробнее об этом можно прочесть в книгах Б.А.Рыбакова ("Язычество древних славян", "Язычество древней Руси").

И вот с востока Европы миф о нежити пошел на запад. Здешний упырь, чешский upír, болгарский въпиръ, – все это оборотилось германским Vampir. До поры оставаясь в народной низшей мифологии, в сказках, которые излагались у огонька... Это все мало интересно, ибо рассказы такие материальной выгоды не приносили — все ограничивалось миской супа бродяге-баюну, или, максимум, пару медных монеток типографу за печатный листок с такими сказками.

Но вот наступил Век Просвещения. Дифференциальное исчисление, труды энциклопедистов... А на славянских окраинах германских государств пошли «вампирские» процессы. Мертвецы возвращались после похорон, вызывая цепочки загадочных смертей. При разрытии могил обнаруживали пухленькие и румяные трупы. Весь арсенал, известный из «страшилок» — от осины до чеснока, — шел в дело в попытках народной самообороны.

Абсолютно серьезно, с непревзойденной немецкой полицейской культурой, в Пруссии расследовались злодеяния упырей в Силезии. В Австрийской империи вурдалаки свирепствовали в Сербии. И это всерьез расследовалось педантичными и деловитыми чиновниками. Привлекались ученые эксперты (процедура была близка к современной!).

Скажем трактат ученейшего бенедиктинца Антуана Августина Кальме, вышедший в 1746 году, вполне допускал существование вампиров...

Отметим, что происходило это примерно тогда же, когда во Франции свирепствовал Жеводанский зверь (см. фильм «Братство волка»). И расцвет классических тайных обществ — иллюминатов, масонов, розенкрейцеров — приходится на то же время. Конец «вампирским процессам» положил Герард ван Свитен, лейб-медик императрицы Марии-Терезии.

Этот блестящий голландский врач не получил, как католик, кафедру в родном Лейдене, и был приглашен в Вену, где и поныне, покрытый патиной, стоит в мемориале своей государыни (как князь Таврический присел в ногах Екатерины...). Именно он, проведя полевые исследования в Моравии, решил поступать с делами о вампиризме так же, как Петр Великий повелел обращаться с подметными, неподписанными письмами...

Но вот, уйдя из поля зрения карательной системы государства, вампиры привлекают к себе внимание мастеров культуры. Кстати, поначалу были возможны пересечения – скажем более вероятно, что Гете («Коринфская невеста»), служивший первым министром, и Байрон («Гяур»), работавший лордом, более были под влиянием государственных расследований, нежели народной мифологии окраин... Ну а первооткрыватель темы, забытый немецкий поэт Генрих Август Оссенфельдер создал стих Der Vampir еще 25 мая 1748 года, в дату, долженствующую быть культовой для всех адептов вампиризма!

Век XIX вурдалаки провели на периферии. В литературе они присутствовали, но — сбоку. Вряд ли граф Алексей Константинович Толстой всерьез относился к своему «Упырю», редчайшему примеру мистики, доступному советскому читателю. Но потом рванул «Дракула» Брема Стокера, зашуршали целлулоидом и триацетатом по миру киновоплощения рокового трансильванца...

Путь вампиров пересекся с деньгами — сначала с просто солидными (эра была индустриальная, бал правили «владельцы заводов...»), ну а потом и астрономическими (самый большой бизнес стал нематериальным)...

Почему же так повезло вампирам? Ну, как всегда, причину нужно искать в развитии технологий. Повышение производительности труда высвободило населению огромное количество времени. А еще — супермаркеты, бытовая техника, полуфабрикаты... Народ надо было чем-то занимать. И народ в ХХ веке — несмотря на войны, революции, репрессии — жил лучше и комфортней, чем в любом из прошедших веков (посмотрите на продолжительность жизни, хотя бы...).

А сытого всегда привлекает взглянуть на страшное и не имеющее отношения к реальности. Гениальный фильм Бондарчука "Ватерлоо" оказался неудачен в прокате. Слишком правдоподобен был презирающий даже своих солдат герцог Веллингтон. (А еще ежели кто начнет пытать, какой банкирский дом нажился на крови павших британцев, пруссаков, французов — это же какая неполиткорректность, какое разжигание социальной розни к группе финансистов...).