Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 194

Утешением для потенциальных инвесторов в IPO, назначенное предварительно на ноябрь 2013 года, должна служить динамика денежных потоков: доходы растут быстрее, чем увеличиваются убытки (в смысле, что пара 600 — 317 лучше, чем 140 — 79). Насколько это может утешить, зависит от веры инвестора в светлое будущее технологий.

Теперь — детали первичного предложения, очень, между прочим, необычные. Компания Twitter оценивает себя в $10 млрд и выставляет на биржу лишь 1/10 своих акций, то есть 1 миллиард штук. Это — первое разительное отличие IPO Twitter от всех ИТ-предшественников вроде Groupon, Netflix, Facebook и проч.

Второе отличие — доля собственности, находящейся в руках учредителей и первых частых инвесторов компании. У генерального директора Ричарда Костоло всего 1,6% акций Twitter (7,5 млн штук), у президента подразделения Global Revenue Адама Бейна — 0,4% (1,7 млн). 

Ключевая фигура Twitter — Ивен Уильямс, который был соучредителем компании, однако давно отошёл от дел, не принимает участия в текущей работе и числится рядовым директором. Уильямс контролирует 12% акций компании Twitter. 

Чтобы понять, насколько случай Twitter складывается «не по понятиям», принятым в ИТ-тусовке, достаточно одного сравнения: доля, которую оттяпал себе Марек Цукерберг перед выходом на биржу, — 28%. Это больше, чем акций у всех учредителей Twitter вместе взятых.

Попробуем теперь оценить привлекательность IPO Twitter для инвесторов, а также перспективы компании на выход к рентабельности. Разумеется, первичное предложение убыточной компании — это не самое великое счастье. Впрочем, ничего оригинального в этом тоже нет. Amazon вышла на биржу в 1997 году, а первую прибыль показала только в 2001-м! 

Более свежий аналог: пресловутая Tesla, акции которой попали в котировочный лист NASDAQ в июне 2010 года, указав в форме S-1 убыток в $56 млн, затем использовала собранные на бирже деньги для блестящего развития и вышла на прибыль весной 2013 года. Кстати, невиданный спурт акций TSLA (рост — 400%), который мы наблюдаем с мая, — это как раз результат выхода бухгалтерской отчётности компании из перманентно красной зоны.

Есть в покупке убыточных IPO и ещё одна — чисто трейдинговая — привлекательность. Это так называемое короткое сжатие («short squeeze»). Именно оно обеспечивает тот самый взрывной рост ценных бумаг, который мы наблюдаем сегодня на бирже (GameStop, Herbalife, Netflix, Safeway, Tesla и т. п.). Этой увлекательной теме мы посвятим «Битый Пиксель» в грядущий понедельник.

И всё же, и всё же. Как бы ни были привлекательны рассуждения о гипотетическом росте доходов и технических биржевых трюках, компания, из года в год демонстрирующая убыток (пусть даже этот убыток и увеличивается медленнее доходов), обязана держать в рукаве что-то более фундаментальное. Что-то, что способно оказать на инвесторов неизгладимое впечатление.

Речь сейчас идет о серьёзных инвесторах, а не об армии безбашенных идиотов, которые, прослышав о форме S-1, поданной Twitter в SEC, тут же кинулись скупать акции совершенно посторонней компании (NASDAQ: TWTRQ). Идиотам удалось всего за несколько часов поднять котировки этого безнадёжного «мусора» на 1 800 процентов! 

Как бы там ни было, но в заявке S-1 Twitter есть фундаментальная изюмина, которая радикально меняет представление о перспективах этой компании. Когда я прочитал об огромных убытках Twitter, меня сразу заинтересовал источник издержек. Невозможно же $140 млн потратить на 1 800 человек, состоящих в штате компании. Куда уходят деньги?

И вот он — момент истины: львиная доля расходов Twitter приходится на НИОКР! В 2010 году — $29 млн (при суммарном годовом доходе $28 млн!), в 2011-м — $80 млн (при доходе $106 млн), в 2012-м — $119 млн (доход — $316 млн), в первом полугодии 2013-го — уже $112 млн (доход — $253 млн).

Только вдумайтесь в эту цифру: «Твиттер» начинал с того, что тратил на исследовательские работы больше, чем вообще зарабатывал, а сегодня эта цифра составляет умопомрачительные 44% от доходов! У подобных пропорций не только нет аналогов, но и вообще непонятно, какими такими уникальными научными разработками занимается компания?

Думаете, Twitter тратит $119 млн за 6 месяцев на развитие трафика мобильной рекламы? Всякое в жизни бывает, поэтому не будем исключать и это безумие. Однако что-то мне подсказывает, что разрабатывается совершенно другой продукт. И совершенно другой товар. Тот товар, на котором компания и собирается зарабатывать деньги в будущем. 

У меня нет никакой конкретной информации (кроме здравого смысла и интуиции), поэтому ничего утверждать с уверенностью не стану. Лишь выдвину предположение: чудо-товар Twitter, который три года подряд оттягивает на себя львиную долю выручки, связан каким-то.  образом с аналитической ценностью пользовательского трафика, находящегося в распоряжении компании

Ценностью не политической и идеологической (оставим монополию на этот морок АНБ!), а сугубо коммерческой и связанной с так называемыми фильтрами персонализации.

И здесь мы плавно и элегантно выходим на головокружительную тему, которую я запланировал для завтрашнего «Битого Пикселя». Речь у нас пойдет о «Filter Bubbles» Эли Паризера, формировании замкнутых индивидуальных дискретных пользовательских пространств, а также о коммерческих аспектах тотального сбора, обработки и анализа частной информации, которыми последние 15 лет занимаются все социальные сети и коммерческие онлайн-структуры без исключения.

К оглавлению

Опубликовано 09 октября 2013

Когда-то, в годы расцвета индустриальной эпохи, германские металлурги умели оценивать объёмы мартеновской стали, которую произведёт та или иная страна. Они брали содержание металлического лома в шихте; тогда нормальной была цифра в 60%. Брали время, за которое свежевыплавленная сталь превратится в лом и пойдёт в мартены. Смотрели, сколько стали в стране производилось три десятка лет назад, и могли заглянуть в будущее… (Подробнее об этой методике можно прочесть в мемуарах «О науке и жизни» члена-корреспондента АН СССР В. С. Емельянова, одного из создателей отечественной тяжёлой индустрии.) Но это — минувшая индустриальная эпоха. А теперь, в эру информационную, кардинально важными для экономики являются иные ресурсы.

Зададим простой вопрос: почему Россия сумела создать национальные поисковые, почтовые системы, свои социальные сети? («Стратегический поисковик, стратегическая почта и стратегическая соцсеть») Одним из вариантов ответа (и одним из необходимых условий существования), бесспорно, будет уровень образования их создателей. И предпринимателей, и специалистов. 

Система высшего образования в нашей стране была заложена в Российской империи, на конец девятнадцатого века имевшей девять университетов и пять «общенациональных» — были ещё и «ведомственные» — высших технических учебных заведений. (Впрочем, университеты Харьковский, Святого Владимира, Варшавский и Юрьевский, равно как и Харьковский практический технологический институт с Рижским политехническим институтом, находились за рубежами страны.) Потом был советский модернизационный проект, с очень неплохим общим уровнем преподавания точных и естественных наук, нужных для тяжёлой и оборонной индустрии. А затем были известные реформы и потрясения… В каком же состоянии находится отечественное высшее образование сейчас? Ведь то, что было оценено многомиллиардными IPO российских интернет-компаний, представляет собой косвенную монетизацию достижений былой системы высшего образования. 

Единственный способ оценить это — обратиться к международным рейтингам. Другого способа в глобализованном мире нет: даже профессиональные патриоты предпочитают германские машины, а лечиться ездят в швейцарские клиники. И одним из общепринятых университетских рейтингов является The Times Higher Education, и сейчас как раз представлен рейтинг за 2013–2014 годы. Посмотрим же на него внимательнее. Составляет его лондонский журнал Times Higher Education (THE), специализирующийся на проблемах высшего образования. Информационную поддержку рейтингу оказывает медиакомпания Thomson Reuters. В существующем формате рейтинг формируется ежегодно, начиная с осени 2010-го. Университеты оцениваются по интегральному показателю, в котором «взвешиваются» качество образования, международная оценка, исследовательская работа, инновации и цитируемость. 

И вот — свежий рейтинг. Смотрим — и ищем российские названия. Увы, в первых двух сотнях рейтинга Times Higher Education World University Ranking 2013–2014 их нет. Как, впрочем, не было и в рейтинге прошлого года. Московский государственный университет имени Ломоносова найдётся лишь в диапазоне от 226-го до 250-го места. В компании сразу с двумя вузами Каталонии, Барселонским и Барселонским автономным университетами, с университетами Сан-Пауло, Пенджаба и Витватерсранда: Бразилия, Индия и Южная Африка ведь наши соседки по BRICS. (О том, что Пекинский университет находится на сорок пятом месте, а КНР есть та самая «Си» в BRICS, скромно умолчим…)