Коллектив авторов - Литература. 11 класс. Часть 1

Мы пишем не для пропаганды».

«Серапионовы братья» ставили своей целью овладение «техникой писательского ремесла», они старались уйти от политизации искусства. Хотя у «серапионов» не было формального устава, неписаные каноны дружества были крепки, и формулировки их важнейших установок звучали не раз. Вот одна из них: «Свобода литературного поиска, честь и дружество, правду – в глаза».

Близкие позиции отстаивала и чуть позже образовавшаяся группа «Перевал» (1926). Она была основана в Москве при журнале «Красная новь» и просуществовала до 1932 года. В одной из статей той поры утверждалось: «В истории мировой эстетической мысли «Перевал» достойно представляет модель независимого, свободного антисектантского социалистического искусства. В истории советской культуры он является последней попыткой предотвратить разделение искусства на официальное и подцензурное».

Поскольку «Серапионовы братья» и «Перевал» активно защищали общечеловеческие ценности и традиционные представления об искусстве, они оказались в оппозиции революционно настроенным группировкам.

Среди сторонников нового пролетарского искусства главенствующую роль в течение ряда лет играли Пролеткульт и РАПП.

Пролеткульт – культурно-просветительная и литературно-художественная добровольная организация, существовавшая в 1917–1932 годах. Ее лидерами были А. А. Богданов, В. Ф. Плетнев.

РАПП – Российская ассоциация пролетарских писателей. Она существовала в 1925–1932 годы.

В основе деятельности Пролеткульта и РАППа лежали теоретические положения, утверждавшие особую роль искусства нового строя. Они предлагали предельно жесткое решение вопросов о культурном наследии. За яростное противостояние всему «старому» их называли «неистовыми ревнителями».

«Неистовые ревнители» были беспощадны в своих гонениях и на «старую» культуру, и на тех, кто осмеливался следовать ее заветам. Они считали себя вправе определять, кто должен быть творцом новой культуры и каково должно быть отношение искусства к действительности: «Искусство – служанка производства и быта». При этом утверждалась четкость требований к своим единомышленникам и непримиримость отношения к любому иному искусству. Они решали все вопросы и за писателей, и за читателей. В документах РАППа декларировалось: «Нужно организовывать психику и сознание читателя в сторону конечных задач пролетариата как переустроителя мира и создателя коммунистического общества».

Герой произведений сторонников пролетарского искусства был полностью во власти своей эпохи. Эти позиции провозглашены в популярном в свое время стихотворении одного из «стальных соловьев» Пролеткульта В. Т. Кириллова– «Мы»:

Так творцы нового искусства, может быть, даже не подозревая об этом, повторяли лозунги анархистов начала XX века. В пьесе Л. Н. Андреева «Савва» повествуется о необузданном герое, который после поджога храма гибнет от рук разъяренной толпы. Напомним фрагмент беседы Саввы с послу пшиком Кондратием:

Савва…Огонь, дядя, учитель хороший. Ты слыхал о Рафаэле?

Кондратий. Нет, не приходилось.

Савва. Ну, так вот. После Бога мы примемся за них. Там их много: Тицианы, Шекспиры, Пушкины, Толстые. Из всего этого мы сделаем хорошенький костерчик и польем его керосином… Будут люди лучше, свободнее, веселее. И, свободные от всего, голые, вооруженные только разумом своим, они сговорятся и устроят новую жизнь…»

Несмотря на искреннее убеждение, что все, что они утверждают, звучит впервые, их решения возникали не на пустом месте, а имели свои истоки. Перекличка с поисками прошлых лет была очевидной. И она звучала даже в декларациях газетных статей, которые прибегали к пафосу, свойственному стилистике обличаемых противников. Так, в передовой статье газеты «Известия» читаем: «Мир вступил в катастрофический период. Локомотив истории мчит революционный поезд с головокружительной быстротой… Перед человечеством открываются безбрежные перспективы, и с верой в груди, с чувством глубокого восторга мы приветствуем занимающуюся над миром зарю освобождения кликом: «Осанна! Благословен грядый во имя социальной революции!»

В 20—30-е годы появилось много произведений, созданных по горячим следам событий. Особое место принадлежит тем произведениям, в которых отражены трагические этапы истории России – революция и Гражданская война. Романы А. А. Фадеева «Разгром», А. С. Серафимовича «Железный поток», Б. А. Пильняка «Голый год», книга И. Э. Бабеля «Конармия» и другие раскрыли сложность человеческих характеров, противоречивость взглядов, а главное, передали дух эпохи. Если мы обратимся к каждому из этих произведений, то увидим, как широко охватили авторы круг вопросов и проблем, возникших в те переломные годы. «Железный поток» рисует судьбы всего народа – это эпос, который стремится к описанию подвига народных масс. «Разгром» – роман о преодолении трагедии поражения и силе закаляющего воздействия испытаний. «Конармия» – предельно честное воспроизведение боевых буден в жестокой Гражданской войне…

Роман «Разгром» (1927) принес литературную славу Александру Александровичу Фадееву (1901–1956). Он вырос в семье профессиональных революционеров. Обладая характером бойца, Фадеев был захвачен жестоким сражением за коммунистические идеалы, которым верил, и его смерть впоследствии была, в сущности, гибелью бойца, который осознал свое поражение.

В юности Фадеев был активным участником партизанской борьбы на Дальнем Востоке. Ему были знакомы и люди, и обстоятельства трагических революционных лет.

Роман «Разгром» утверждает право писателя отстаивать новое, не только демонстрируя его лучезарную победу. Даже жестокий разгром, что подчеркнуто в названии романа, – может быть формой утверждения этого нового.

Нечеловеческие условия жизни отряда Левинсона, суровая правда сложившихся в отряде отношений, безусловное поражение – все это воссоздано суровым и честным реалистом, в котором жила вера в пользу принесенных жертв. Но внимательное прочтение произведения помогает осознать, что автор не столько реалист, сколько романтик, сколько человек, который верит в продуктивность прорыва в лучшее будущее.

Фадеев писал об идее романа: «…В Гражданской войне происходит отбор человеческого материала, все враждебное сметается революцией, все неспособное к настоящей революционной борьбе, случайно попавшее в лагерь революции, отсеивается, а все поднявшееся из подлинных корней революции, из миллионных масс народа, закаляется, растет, развивается в этой борьбе».

В романе «Разгром» автору удалось показать не только деятельность партизан, но и сложность психологической перестройки своих героев. Все оттенки смелости и мужества, индивидуально проявившиеся у героев романа, мотивировки их решений и поступков многое объясняли живым участникам недавно происшедших событий.

В руках автора становится организующей силой его вера в могущество революции, формирующей будущее людей и их характеры. Реалистическое изображение обстоятельств и романтическая вера в их чудодейственную силу определяют развитие повествования. Сознательный героизм осознающего все трудности и настойчиво преодолевающего собственные слабости Левинсона и стихийная отвага Морозки порождены различными причинами, но их действия, решения и поступки определены общими целями. Герои романа способны на подвиг. При этом неизбежно решение и другой нравственной проблемы – проблемы малодушия, трусости и предательства, которую автор ставит и решает прежде всего показывая судьбу Мечика.

В критике времени появления романа разговор об этом герое был тесно связан с темой изображения интеллигенции. Мечик нес в себе чуть ли не все приметы уходящей культуры с благообразием быта и взаимных контактов людей. Можно считать, что проблему достойного и убедительного места интеллигенции в событиях революции автору решить не удалось, как это не сумели сделать и многие из его современников. При чтении романа будет вернее думать не о том сословии, из которого вышел Мечик, и не о судьбах интеллигенции, а об индивидуализме как отличительном качестве этого героя. Именно индивидуализм порождает и его колебания, и его предательство. Чтобы подумать о характере несходства Левинсона и Мечика, достаточно вспомнить одну из сцен романа.

«Трясущийся, седовласый кореец, в продавленной проволочной шляпе с первых же слов взмолился, чтобы не трогали его свинью. Левинсон, чувствуя за собой полтораста голодных ртов и жалея корейца, пытался доказать ему, что иначе поступить не может. Кореец, не понимая, продолжал умоляюще складывать руки и умолял: