Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)
А ещё потом я ударил навстречу его удару…
…Во время очередного отбива он ранил меня в левое плечо. Я даже не понял, что ранен — что-то хрустнуло, совсем не больно, и я, скосив глаза, увидел кровь — она стекала под мышку и к локтю из линзовидного прокола, похожего на приоткрытый рот.
Потом мне показалось, что в плечо снова воткнули — только раскалённый прут, и течёт из пореза не кровь, а что-то кипящее, обжигающее кожу. Больше всего захотелось закричать и зажать порез ладонью.
Но в правой руке у меня был палаш.
А ещё я услышал, как закричала Танька. Так страшно закричала…
Словно это её ранили…
…Следующим ударом он хотел меня добить. Но я поставил скользящий блок — шпага немца соскользнула, он сам, увлекаемый тяжёлой силой удара, упал на колено. И только сумасшедшая ловкость немца спасла его — он забросил руку с оружием за спину и отбил мой выпад, а потом вскочил, очертив у моего живота сверкающий полукруг. Из раны на груди у него текла кровь, но вяло.
На какой-то миг мы опять перешли в классический фехтовальный поединок, и он чуть не обезоружил меня атакой на оружие, но я, недолго думая, ударил его в скулу кулаком.
— Молодчина! — узнал я голос Серёжки. Гюнтер отшатнулся, но тут же полоснул крест-накрест передо мной… и это была защита. Поспешная и даже испуганная. Сама мысль о том, что он меня испугался, заставила усилить напор. Я забыл о крови, текущей по руке, о боли, которая дёргала плечо при малейшем движении. Наверное, мне в жизни ещё не было так больно.
И в то же время — я не помню за собой такого подъёма. Во мне словно разворачивалась — оборот за оборотом! — пружина, лежавшая до сих пор туго сжатой. И каждый освобождающийся виток этой пружины был — удар.
Гюнтер опомнился и "упёрся" — встал, парируя мои удары встречными. Это было опасно — он оставался более сильным. Но во мне выключилась неуверенность, и сила его ударов больше меня не пугала.
Хрясть!!! Клинки столкнулись над эфесами — и я еле успел отклонить голову. Гюнтер "перехлестнул" оружие через мой палаш и едва не раскроил мне лицо. Но взамен промаха он пнул меня в живот с такой силой, что я отлетел наземь и проехался спиной по траве.
Больно не было. Просто нечем стало дышать, а ноги не действовали. Мелькнула холодная мысль — а ведь тренер говорил, что надо укреплять пресс.
Поздно. Гюнтер шёл ко мне — как-то неспешно шагал, широко ставя ноги и держа шпагу на отлёте. Приколет к земле?
Ноги заработали. Я отбил удар, поднявшись на колено, немец безжалостно сбил меня снова — пинком в грудь, от которого захватило дыхание. Следующим движением Гюнтер прижал моё запястье…
Я ударил его обеими ногами в живот — немец не ожидал этого и полетел кувырком, а я смог вскочить. Но, наверное, всё-таки слишком медленно, потому что Гюнтер оказался на ногах одновременно со мной. Мы ещё несколько раз тяжело, с лязгом, скрестили клинки, стоя друг против друга и только отшатываясь назад при ударах — в сущности, тянули время, чтобы восстановиться. На животе немца краснел сдвоенный отпечаток моих туфель.
Палаш в правой руке немцы вдруг загудел звуком большого вентилятора, начиная бешеное вращение — и Гюнтер пошёл на меня, крутя оружие то сбоку от себя, то перед собой, то над головой. Вокруг него возник серебристый тонкий кокон.
Врёшь, устанешь, устанешь… Я несколько раз быстро выбрасывал клинок ему в ноги — серебристый кокон с гулом опускался угрожающе… Верти, верти…
Кокон вдруг выплюнул серебряное жало, похожее на атакующую змею. Гюнтер рассчитывал проколоть меня в солнечное…
В спортивном фехтовании не делают того, что сделал я. Но мы ради шутки отрабатывали это — "как по-правдашнему". И немец, скорее всего, не ожидал этого.
Поворачиваясь спиной к нему на выставленной вперёд левой ноге, я перехватил его запястье левой же рукой и нанёс сверху вниз рубящий — в полную силу! — удар в основание клинка, одновременно ударив головой назад. Валлонка упала мне под ноги, вывернутая из захвата силой удара.
Когда я повернулся — немец пытался подняться с земли. Я упёр конец палаша ему в горло — и под загорелой кожей мальчишки выступили и запульсировали голубоватые артерии. Лицо Гюнтера окаменело, но губы улыбнулись. Резиновой улыбкой.
— Штильгештатн, — с трудом переводя дыхание, выплюнул я всплывшее в памяти слово из какой-то книжки.
— Найн, найн, найн, бите, найн! — закричал высокий девчоночий голос, и возле нас на колени упала, обхватив Гюнтера поперёк груди одной и отталкивая мой палаш — другой рукой там самая девчонка. Я отшатнулся; ещё несколько немцев бежали к нам с оружием, кто-то натягивал лук, сбоку оказался Колька со вскинутым ружьём…
— Фертихь! — крикнул, перекрывая общий шум, Гюнтер.
И засмеялся. Уже по-настоящему.
* * *Огромный костёр плевался в небо искрами и целыми столбами огня — кто-то водрузил в центр огромный дубовый пень, и тот, с воем всосав в себя половину костра, работал, как печная труба. Вкусно пахло шашлыками, и девчонки, разом перезнакомившиеся, тараторили на мгновенно образовавшейся смеси немецкого, русского и… английского. Мальчишки, как ни странно, хором ревели "Калинку" — знаменитую тем, что в ней нет ни единого непроизносимого для немца русского "р".
Наверное, я тоже немец, кисло подумал я и, удобнее устроив ноги, прислонился спиной к камню. Луна проложила по воде Волги дрожащую "дорожку к счастью", откованную из листового золота.
Плечо коротко и тупо дёргало. Танюшка хорошо наложила повязку… но лучше бы она сама осталась со мной. А она убежала к костру. Правда, звала с собой, и очень настойчиво. Мне не хотелось к людям, я огрызнулся. Она, кажется, обиделась. Может, стоило попросить прощения — она бы тогда наверняка осталась. Но для меня извиниться — всё равно что раскусить лезвие: теоретически возможно, практически — не хочется пробовать.
Светлое от луны небо перечеркнули сразу несколько падающих звёзд — метеоритов. Мне почему-то хотелось сразу плакать и смеяться.
Я чувствовал себя неуютно. Словно я в чужой одежде.
— Почему ты сидишь один, князь?
Я вскинул голову. Лунный свет превратил лицо подошедшего мальчишки в серебряную маску с чёрными пятнами. Он говорил по-русски с сильным акцентом, но правильно.
— Я присяду тут? — мальчишка указал на камень возле меня. Я кивнул, немец сел, и я вспомнил его — когда мы знакомились, он представился то ли Йенс, то ли Лэнс… Но тогда и не намекнул, что говорит по-русски. — Так почему ты один, князь?
— Не называй меня так, — поморщился я. — Не князь я никакой.
— Князь — это слово, — сказал Йенс-Лэнс. — Можно сказать "конунг", "вождь", "князь" — или вообще ничего не говорить. Важно быть. Ты вышел драться, значит — ты князь.
— Да просто я один учился фехтовать, — отмахнулся я и охнул от боли.
— Когда меня ранили первый раз — я визжал, как поросёнок, — он засучил ветхую джинсовую штанину и показал грубый шрам над левым коленом.
— Слушай, — признался я, — я забыл, как тебя зовут…
— Йенс Круммер, — не обиделся он. Устроился поудобнее и поставил подбородок на кулак упёртой в колено руки. Левой Йенс придерживал у паха рукоять недлинного широкого меча с простой крестовиной. — Я у Хунтера кто-то вроде комиссара. Хочешь. — он повернулся ко мне, — я расскажу тебе кое-что интересно об этом месте? — я кивнул. — Начнём вот с чего: вы уже догадались, что мы — это реплики?..
…Больше года назад девятнадцать мальчишек и двенадцать девчонок из баварского города Регенсбург во время похода оказались в окрестностях своего города — но в этом мире. Их, в отличие от нас, забрали всех разом.
Весь этот год они странствовали — от Атлантики до Урала, нигде подолгу не задерживаясь и часто вступая в стычки. В этом мире было много негров, настоящими ордами приходивших с юга. И не так уж мало отрядов, подобных людям Гюнтера — подобранных именно по национальному признаку. Некоторые странствовали. Некоторые оседали на местах, приглянувшихся им. С некоторыми можно было договориться мирно.
Объединяло всех одно — это были дети и подростки. Безумие, но тут не взрослели!!! И никто не мог объяснить, как и почему это происходит — а ведь не все гибли в боях…
Но это была лишь одна из загадок странного и редконаселённого мира. Йенс обладал умом, который называют "аналитическим", однако и он мало что понял, хотя очень старался. И о многом рассказал мне — возле реки, недалеко от праздничного костра, в эту ночь…
… - Это не совсем Земля, — говорил Йенс, откинувшись к камню возле меня. — Тут есть странные места и странные существа. И вообще много странного. Держитесь подальше от Сумеречных Мест — это такие… ну… как будто серый туман, они где угодно могут быть, войдёшь — и не вернёшься.
— Здесь совсем нет поселений? — спросил я. — Я имею в виду — как в книжках, брошенных городов, всё такое?