Коллектив авторов - Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад
И девочки, такие же изящные, длинноногие, легко и заразительно хохоча, крутили в фиолетовых сумерках светящиеся обручи или играли в крокет старыми облезлыми молотками. У старшей были медовые волосы и синие глаза, у младшей – волосы темные, а глаза янтарные. С виду и не скажешь, что сестры, но это так. Блондинку звали Ньеве – «снег» по-испански, а брюнетку – Роса, но на Розу она тоже отзывалась. Их мать – бывшая балерина из Мадрида, умственно отсталая и к тому же анорексичка – сама дала им эти имена, но частенько их забывала.
Мы с девочками встретились случайно – однажды вечером, когда я вышел из лесу. Вышел и пошел прямо по травянистому склону, расшугивая Бэмби. Над озером садилось солнце, легкий бриз пускал рябь по воде.
Должен признать, девочки, похоже, испугались. Потом Роза сказала мне вот что: в те первые секунды они приняли меня за медведя.
Им еще ни разу не приходилось видеть бездомного – так их опекали от внешнего мира, даже в центре Манхэттена это возможно, поверьте мне, – и хотя фактически я был не бомж, но на вид такой же грязный и нечесаный. Я мужчина не хилый – высокий и широкогрудый, и в тот июньский вечер на мне были какие-то засаленные обноски, плюс еще борода отросла, и помыться в озере тоже надо было позарез.
В лесу у меня был дом – ну, или временное пристанище; но для изнеженных и юных нет заметной разницы между стареющим хиппи и бродягой.
Так что сперва им было страшновато, но я еще издалека поднял руки, приближаясь к их террасе. Коттедж опоясывала такая широкая терраса с каменным полом, качелями, креслами, ковриками и цветами в горшках. Девочки попятились, поднялись чуть выше по лестнице и нерешительно встали на ступеньках в своих легких платьях, с фрисби и скакалкой в руках. Я так и шел с поднятыми руками, будто сдавался в плен.
Хорошо, что рядом не оказалось прислуги, а мать их, как обычно, легла рано. Если бы кто-то был – кухарка, например, та любила покомандовать, – меня скорее всего прогнали бы.
Конечно, я тогда перебрал с выпивкой. То было мое единственное развлечение тем летом перед разводом, странное, одинокое время. Я устроился в старом самолетном ангаре у одного из озер поменьше, ездил стопом в город за бухлом и закуской, стараясь не нарваться на свою почти уже бывшую жену. Недалеко оттуда был и наш летний домик, хоть и поскромнее.
Я тогда вот что сделал – взял и просто исчез. И не хотел, чтобы жена знала, куда. Единственная уловка, что мне осталась, – исчезать и прятаться. Хоть какое-то мизерное удовлетворение: вот, она не знает, жив я или нет, пусть беспокоится, вдруг я обманул все ее ожидания, оставил свое старое тупое «я» за спиной и улетел в далекую неведомую страну.
Девочки оказались хорошие. О дочерях богатых тузов такое нечасто скажешь, все знают. Но эти были невинны. Не знаю, как они умудрились такими вырасти с матерью, у которой не все дома, и отцом, которого нет дома вообще. Доброта их была так же неожиданна, как потекшее из камня молоко.
Снежка, как я ее звал, не желая заморачиваться с ее настоящим именем, любила читать и после обеда обычно сидела с книгой на террасе. Ее более общительная сестра проводила время, болтая со всеми подряд. Почти каждый день ездила на велике в соседний дом престарелых, помогала старикам.
Стоя на лужайке и глядя на них снизу вверх, я увидел то, чего издали не заметил: кожа у них светилась. У обеих такая кожа была – светящаяся.
Из-за этой чистой молодой кожи девчонки обычно и смотрятся такими аппетитными.
Не бойтесь, сказал я им. Сказал, как меня зовут, и они потихоньку расслабились, тоже назвали себя. У них была собака – старый ирландский сеттер, лежал там же и едва мог хвост поднять, даже чтоб отогнать мух. Я присел на ступеньки и почухал его.
Так мы и подружились. Понятно, у меня не было б ни шанса, не будь девочки так долго предоставлены сами себе. Время от времени к ним из города наезжали подружки-сверстницы, и тогда я туда не лез.
Но приезжали те редко. Так что на рассвете или закате, когда по лужайкам бродили олени и девочки, только я составлял им компанию. Я держался тише воды, ниже травы, не перебрасывался с ними фрисби, чтобы из дома никто меня не увидел. Чаще всего мы просто стояли вместе и разговаривали где-нибудь поодаль. Раз или два они сидели на причале, болтая ногами в воде, а я плавал туда-сюда – одна голова в теплом темнеющем озере.
Из высоких спаленных окон на втором этаже в таком нельзя было увидеть ничего предосудительного.
Девочки были со мной любезны. Разрешили брать байдарки из лодочного сарая, даже навязывали их мне, и порой по утрам я усердно греб в укромную бухточку, бросал весла и дрейфовал на байдарке, пытаясь удить рыбу под сенью дагласовой пихты. В лодочном сарае стояло несколько старых удочек, я их брал напрокат – своих-то не было.
Снежка оставляла мне сэндвичи, иногда выносила на террасу вазочку с мороженым. Роза давала мне шампунь в маленьких гостиничных бутылочках, просила не экономить.
Обе девочки были честны со мной.
– От тебя не очень хорошо пахнет, – сказала как-то раз Снежка. – Ты не чувствуешь?
Я ответил, что стираю одежду, как только представится случай, в городской прачечной-автомате или в озере. А также часто плаваю и пробую намылиться, но иногда забываю, когда последний раз так делал, ну и пропускаю пару дней.
– Жалко, – с тоской сказала Снежка.
От ночевок на бетонном полу ангара у меня разболелась спина, пришлось у сестер просить аспирин. Иногда шея со спиной жестоко ныли, а таблетки лишь притупляли боль, но и всё. Тогда Роза предложила мне ночевать у них в коттедже – там полно спален, всех и не сосчитаешь. В доме есть помещения для обслуги, сказали сестры, у него отдельный вход, и никто не живет там. Ночью можно потихоньку туда пробраться и спать в удобной постели с пуховыми подушками и добротными простынями.
Я сперва отказывался – боялся, что нарвусь на кого-то из домочадцев. Однако все было тихо, когда однажды я все же попробовал зайти уже после того, как девочки ушли спать. Тишина стояла такая, что мне даже померещилось, будто они живут здесь совсем одни, а пищу и воду им подают какие-то невидимые руки.
Постель была очень приятна после бетонного пола – до того приятна, что я чуть было не начал пересматривать текущий образ жизни: затаился в ангаре, немытый-небритый, прячусь от почти уже бывшей жены. Но мысль пошла по кругу – скрываться не так уж и плохо, ведь именно поэтому я здесь, в роскошном особняке с мягкими простынями и добрыми девочками.
Потом я частенько пробирался по узкой черной лестнице и спал в отдельной комнате, приткнутой под самой крышей. Ставил себе будильник на наручных часах и, едва забрезжит рассвет, украдкой выбирался наружу. Летом двери коттеджа не запирались, хозяева всегда были дома – ну или прислуга. Я за ними подсматривал, если был удобный случай. Садовник-мексиканец разъезжал на газонокосилке совершенно без толку – ничего не стриг, просто нравилось кататься. У беседки курила горничная, и оба порой исчезали в кустах – потрахаться.
Однажды у матери девочек в жизни случился какой-то просвет, и она надела белоснежный теннисный костюм. Бегала с Розой по глиняному корту, неловко отбивая мячи слабыми руками. Снежка сидела за боковой линией и фотографировала для семейного альбома.
То был редкий случай, когда мать можно было увидеть на воздухе, на солнышке, такую оживленную.
Однако уже через пятнадцать минут она снова ушла в дом, то ли разозлившись, то ли расстроившись. Швырнула ракетку, выпалила что-то, я не разобрал. Я видел лица девочек, когда она уходила. Грустные, но спокойные; видно, они смирились с тем, что у них такая мать – умственно отсталая красавица с паучьими руками и ногами, с беспричинными истериками.
Может, никакая она не балерина, подумал я. В мире не так уж много умственно отсталых балерин, насколько я могу себе представить, а таких полоумных анорексичек, как эта, наверняка хватает.
Тем же вечером, уже в сумерках, девочки пришли поплавать со мной в озере. Роза намылила мне голову шампунем. Один из очень редких случаев, когда сестры меня касались. Они вообще не были склонны к физическому контакту. Обе явно выросли без особых ласк, да к тому же я был для них старый хрен, часто еще и вонял, в общем – ничего привлекательного. Вдруг я решу, что они заигрывают: без сомнения, этого они и опасались.
Но тогда у причала Роза с хохотом толкнула под воду мою намыленную голову, а когда я вынырнул, отплевываясь и отдуваясь, Снежка снова нажала ладонью мне на макушку, и обе принялись в шутку топить меня.
Мы были счастливы.
А потом Роза сказала:
– Интересно, какой он будет без бороды?
Снежка тоже на меня посмотрела, затем выбралась на причал, обмоталась полотенцем и умчалась в дом. Через минуту вернулась с бритвенным прибором. Даже ножницы не забыла – тут никакая бритва бы не справилась, – и старое ручное зеркальце, оправленное в тяжелое серебро.