Коллектив Авторов - Казачьи сказки

На шляху между станицами Урюпинской и Михайловской лежит станица Катовская. Нынче ее уже из молодых казаков никто не зовет станицей Катовской, а все больше Котовской величают. Должно, думают, что в их займище коты дикие когда-то жили, а вот вы лучше послушайте, что люди старые про это говорили.

Не коты там в лесу жили, а в этой станице царские воеводы всех катов-резаков поселили. После бунта на Хопре воево¬ды многих казаков мучили и казнили. На Хопер со всех сторон обширной матушки Руси для этого дела всех катов-резаков пособрали. Больно им тут работы спервоначала много было. Года два каты-резаки трудились, потом то ли устали воеводы судить казаков, притомились, то ли уж ни¬кого судить не осталось, воеводы тысячи казаков уже осудили, не стало у катов-резаков работы, а им ведь тоже за¬даром воеводы деньги не дают. Они им от загубленной души платили медные гроши. Сидят каты-резаки без дела, вконец обезденежили: ни есть, ни пить им не на что купить. Пришли к воеводам и слезно плачутся:

– Отправьте нас, воеводы, каждого домой по своим во¬лостям, надоело нам таскаться по гостям.

Прикинули в уме воеводы, что провоз да прокорм катов-резаков им в копеечку въедет – и решили они их всех на казачьей земле новой станицей посадить. Сели станицей все каты-резаки, и стали они тоже донские казаки. Звали их все: казаки катовские – люди дюже они хреновские. Станицу же, где одни каты-резаки жили, спервоначала Каховской величали, а потом уже Котовской начали все ее звать. Лихие дела первых поселенцев этой станицы, катов-резаков, видно, люди позабыли, и все их страшные дела в степи вьюга да метель позамела.

Жили были в станице казак с своей бабою. Жили они ни бедно и ни богато, а так себе, середка на половине. Были у них три сына. Старшего звали Петром, середнего Николаем и меньшего Ванюшкой. Первые два старших были умными, а меньшой был не так чтоб совсем глупым, а «малость с придурью» у своих отца с матерью и станичников считался. Подросли сыновья, и решил их казак поскорее поженить да от себя отделить. Пусть каждый из них своим домком, своим умом-разумом поживает. Каждый пусть себе добра сколько ему хочется наживает. Осенью, как подубрались они со всеми хлебами, чистое зерно в амбары поссыпали, призвали отец с матерью старшего сына Петра и говорят ему:

– Хотим мы тебя, сын наш старший Петр, женить да от себя отделить, чтобы ты своим умом-разумом пожил, что бы ты сам себе добра нажил.

Поклонился Петр отцу и матери в пояс и говорит им:

– Спасибо вам, батенька, спасибо вам, маменька, что догадались, а то я сам просить вас об этом же думал. Охота мне и самому на воле пожить, первым на станице богатым посевщиком стать, думаю я у заплошавших казаков пай их в залог да в аренду брать.

В мясоед оженили Петра, отгуляли свадьбу. Отделили от себя его отец с матерью, и начал он у заплошавших казаков пай их в залог да в аренду брать, первым на станице богатым посевщиком стал.

Призвали отец с матерью середнего сына Николая и говорят ему:

– Хотим мы тебя, сын наш середний Николай, женить да от себя отделить, чтобы ты своим умом-разумом пожил, чтобы ты сам себе добра нажил.

Поклонился Николай отцу и матери в пояс и говорит им:

– Спасибо вам, батенька, спасибо вам, маменька, что догадались, а то я сам просить вас об этом же думал. Охота мне и самому на воле пожить, думаю я у сирот да у вдов казачьих полпаи ихние в полцены скупать, первым на станице арендатором-перекупщиком стать.

На Красную Горку оженили Николая, отгуляли свадьбу. Отделили от себя его отец с матерью, и начал он у сирот да у вдов казачьих полпаи ихние в полцены скупать да втридорога воронежским арендаторам перепродавать, первым на станице богатым арендатором-перекупщиком стал.

Призвали отец с матерью и самого меньшего своего сы¬на Ванюшку и говорят ему:

– Хотим мы тебя, сын наш, что ни на есть меньшой Ва¬нюшка, как и твоих братьев старшего Петра и середнего Николая, оженить да от себя отделить, чтобы ты своим умом-разумом пожил, чтобы ты сам себе добра всякого нажил.

– Не хочу я, мои родимые, мой батенька, моя маменька, жениться. Рано мне казаку с молодой.женой своим домком, своим умом-разумом жить. Больно мне охота по свету погулять, своего счастья попытать, правду-матушку в глаза всем резать, найти Степана Тимофеевича Разина заветную шашку-саморубку и всех злодеев, неправдой живущих и слабых сирот да вдов казачьих обижающих, по правде на¬казать. Отпустите меня на волюшку вольную и жениться меня не невольте…

Осерчал отец, усы крутит, снял со стены нагайку и не один раз ею Ванюшку по спине вытянул, поучил. Мать же потихоньку слезы ронит, уголком листового платка, чтобы казак ее не заметил, глаза утирает. Отец Ванюшку нагайкой охаживает, а он все знай по-прежнему на своем стоит.

– Отпусти, отец, поеду я по свету гулять, свое счастье искать да заветную шашку-саморубку, что Степан Тимофеевич Разин в Кавказских горах схоронил.

Охаживал отец Ванюшку, охаживал, притомился и рукой на него махнул:

– Ничего с дураком, видно, не поделаешь. Дал ему коня и говорит:

– Ну, если не хочешь жениться да с молодой женой своим домком жить, так и быть уж, отпускаю я тебя на все четыре стороны, поезжай, по белу свету погуляй да свое счастье поищи, пошукай.

Обрадовался Ванюшка. Отца с матерью расцеловал, сел на коня и в ковыльные степи поскакал. Как уехал он, так отец о нем и думать забыл, лишь мать нет-нет слезу о нем и уронит.

А Ванюшка наш едет себе ковыльной степью. День едет, два едет, три – никого-то он, ни единой души в степи не встречает. Только на четвертый день едет и видит: высокая-высокая сурчина стоит насыпана, а на той сурчине коршун схватил лапами сурка и дерет, клювом и крыльями по голове его бьет, так что шерсть от него во все стороны летит. Стало жалко Ванюшке сурка, отбил он у коршуна его, от лютой смерти избавил. Поотдохнул сурок малость, на задние лапки поднялся и заговорил человеческим голосом:

– Куда ты свой путь, добрый молодец, держишь, что по белому свету ищешь? Расскажи мне, может быть, и я тебе чем-нибудь помогу.

Говорит ему Ванюшка:

– Еду я, по свету гуляю, свое счастье пытаю, правду-матушку в глаза всем резать хочу. Да еще я заветную Степана Тимофеевича Разина шашку-саморубку найти хочу и всех злодеев, неправдой живущих, слабых сирот да вдов казачьих обижающих, по правде-справедливости наказать думаю.

Выслушал сурок Ванюшку, понравились ему его речи, и говорит он человеческим голосом:

– Наклони ко мне правое ухо, добрый молодец, а я тебе и скажу потихонечку, чтобы никто нас не услышал, никто не узнал, как найти тебе путь-дороженьку к этой самой заветной шашке-саморубке, что Степан Тимофеевич Разин в Кавказских горах схоронил.

Наклонился Ванюшка правым ухом к сурку, выслушал его, каждое слово крепко запомнил, попрощался и тронулся в путь. Долго ли, коротко ли ехал он, никто о том не знает. Но вот видит Ванюшка, что приехал он к Кавказским горам, какие перед ним, что стены из белого камня сложенные, встают, собою ему путь загородили. Слез с коня Ванюшка, пешой идет, коня за собою в поводу ведет. Подошел к горам и видит: все так, как ему сурок на правое ухо шептал. Возле гор старый дуб стоит, а от того дуба вверх дорожка узенькая-преузенькая, еле-еле приметная вверх в гору идет, змеею между скал вьется. Привязал он коня к дубу, а сам в горы полез. Долго он шел все тою дорожкою, пока не дошел до самой вершины горы и видит в скале вход в пещеру, возле него казаки, все в красное сукно одетые, стоят – и шаровары, и чекмени, и верха у шапок -все, как алый мак, у них на солнце горит. Стоят эти казаки на часах, обнаженные палаши в руках держат. Смело под¬ходит Ванюшка к ним и говорит:

– А ну-ка пропустите меня, казаки, мне в пещеру пройти надобно.

Один казак, какой постарше всех других был, у него в бороде уже седина пробегала, спрашивает Ванюшку:

– А зачем тебе надобно в пещеру идти, чего ты там взять хочешь?

Ванюшка не робеет.

– Хочу я там взять заветную шашку-саморубку, какую сам Степан Тимофеевич Разин на каменную стенку повесил. По нашей русской земле с ней прогуляться, всех, кто сирых и бедных обижает, кто вдов и сирот заставляет слезы лить, кто обманом да неправдою живет, того шашкою-саморубкою сурово наказать.

Расступились казаки молча и пропустили его в пещеру. Долго шел Ванюшка ходами и переходами темными, пока не дошел до первого зала. Вошел в него, а в нем белый свет стоит, как бы сама луна горит. А это не луна горит, а в за¬кромах высоких, что по стенам стоят, серебро полным-полнехонько до самого верха насыпано, переливается. Поглядел Ванюшка на серебро, подивился и дальше пошел. Долго он шел ходами и переходами темными, пока не допел до второго зала, вошел в него, а в нем красный свет стоит, как бы само солнце сияет. А это не солнце сияет, а взакромах высоких, что по стенам стоят, золото полным-полнехонько до самого верху насыпано, переливается. Поглядел Ванюшка на золото, в горсть набрал, с руки на руку перекинул, опять все до единого кусочка в закром кинул, подивился и дальше пошел. Долго он шел ходами и переходами темными, пока не дошел до третьего зала. Вошел в него, а в нем свет, и красный, и синий, и зеленый, и желтый стоит, как бы сама радуга светится. А это не радуга светится, а в закромах высоких, что по стенам стоят, самоцветные камни полным-полнехонько до самого верха насыпаны, переливаются. Поглядел Ванюшка на самоцветные камни, возьмет камень, какой ему больше других приглянется, подержит на ладони, подержит и опять его в закром положит. Играл он так с самоцветными камнями, играл, пока ему не наскучило, а как наскучило, так он и дальше пошел. Долго он шёл ходами и переходами темными, пока не дошел до четвертого зала. Вошел в него, а в нем в трех углах темнота непроглядная, лишь в четвертом углу свет чуть горит, чуть теплится. Приглядывался Ванюшка, долго приглядывался, потом видит, что на каменной стене висит шашка. «Это и есть та самая заветная шашка-саморубка, что Степан Тимофеевич Разин на каменную стенку повесил», – думает он.