Коллектив авторов - 100 сказок народов мира

По ошибке было арестовано и заковано в кандалы 375 обезьян, которых сначала приняли за Садрая.

А перепуганные попугаи перелетали с ветки на ветку и во все горло орали:

– Великий визирь – вор!

Что еще больше увеличивало ярость сражающихся воинов. Наконец, злодей был пойман. И притом на месте преступления.

Он сидел на лужайке, кормил попугаев орехами и учил их крамольным вещам. А те, сдуру, кричали во все горло:

– Великий визирь – вор.

Так они, вместе с пищей, вкушали семена крамолы. И так злодей, вместе с орехами, садил плевелы. Воины схватили Садрая, заковали по рукам и по ногам в кандалы и, с великой радостью, с музыкой, привели его к великому визирю.

– А, негодяй! – сказал великий визирь. – Мало тебе было людей учить, – ты и птиц! Да не на того напал! Согрешил я перед небом и перед землею нашей! Избытком доброты согрешил. Умеренность – вот закон природы. И солнце само – греет умеренно – хорошо. Чересчур начнет греть – засуха. И дождь – выпадет умеренно – благодать нивам. Чересчур – потоп. И добродетель, как солнце, должна быть умеренна. Прегрешил я добротой к тебе. Но теперь я сумею заткнуть тебе глотку.

И приказал:

– Посадить его на кол!

– Странный способ затыкать именно глотку! – только и заметил Садрай.

В тот же день его посадили на главной площади на заостренный и обитый железом кол. Люди любят зрелища. Если нет хороших, – смотрят плохие. Весь Тегеран сошелся смотреть на казнь. Садрай сидел на колу, охал и опускался все ниже.

– За что его? – спрашивали в толпе не знавшие.

– Да все за то, что говорил: «Великий визирь– вор!» – отвечали знавшие. Благоразумные люди жалели Садрая.

– Зачем ты это говорил? Как будто ему от этого делалось легче. Садрай, среди охов, криков, стонов, отвечал:

– Что ж мне было говорить, если правда?.. С детства сам учился, а потом и других учил, что надо говорить правду… Сказал бы про него другое, – никто бы не поверил, потому что все другое было бы ложью.

И, глядя, как мучился и умирал Садрай, толпа решила:

– Значит, правда, – если человек, и на колу сидя, то же говорит! Значит, другого ничего про великого визиря и сказать нельзя, если даже на колу сидя, человек ничего другого не может выдумать!

Так весь Тегеран узнал и поверил, что великий визирь – вор. Теперь уже все – старики и дети, женщины и солдаты, богатые и мудрые, бедные и дураки, ученые и неучи – все в один голос говорили:

– Великий визирь – вор…

Даже сократили.

В обычай вошло, – никто больше не говорил: «великий визирь», говорили просто:

– Великий вор.

И всякий понимал, о ком идет речь.

Увидев, что зло приняло такие размеры, великий визирь смутился и сказал себе:

– Ого! Пожар разгорелся так, что одной своей мудростью мне его не погасить! Что ж делать! Когда у людей не хватает своих денег, – они занимают у соседей.

И приказал по всей стране избрать самых мудрых людей и прислать в Тегеран на совет. Избрали и прислали.

Тут были самые ученые муллы и такие древние старики, которые сами не помнили, когда они родились; были люди, родившиеся в нищете, а нажившие большие деньги, – чем они доказали свою бесспорную мудрость; были чиновники, сумевшие удерживаться при всяких начальниках, как бы мудры начальники ни были, – чем они доказали еще большую мудрость.

А так как и среди простой травы растет салат, – не были забыты и земледельцы.

Земледельцы избрали старика Нуэдзима, за мудрость которого они ручались, как за свою собственную:

– Этот уж знает! Этот уж посоветует!

Великий визирь встретил их обычным приветствием, призвал на их головы благословение аллаха и сказал:

– Не считаю нужным скрывать, для чего я вас сюда созвал. Вы можете слышать это на каждой улице, на каждом базаре, в каждом переулке. «Великий визирь – вор!» – только в Персии и разговоров. Этак не может продолжаться. Это конец всему. Если уж великого визиря так называют, – чего же ждать простому правителю провинции, – не говорю уже о каком-нибудь начальнике базара или улицы! Соберите же все силы вашей мудрости, подумайте и выдумайте: как прекратить такое зловредное неуважение к властям?

В усердии недостатка не было.

Каждый спешил перещеголять другого мудростью. Но, по здравом рассуждении, советы мудрецов оказывались мало пригодными.

Эбн-Кадиф, сам бывший начальник обширной области, рекомендовал:

– Рубить голову всякому, кто произнесет: «Великий визирь – вор».

Великий визирь покачал головой:

– Страна превратится в пустыню. Только и останутся, что ты, да я. Да и то, и тебе нужно отрубить голову: ты только что произнес.

Нимб-Эддин, тоже человек заслуженный, советовал:

– Вообще, запретить говорить что бы то ни было. Тогда и этого вот говорить не будут! Но великий визирь с тоской покачал головой:

– Разве уследишь!

И верный Ифтагар со слезами подтвердил:

– Никак не уследишь!

После таких неудачных опытов рвение у мудрости упало. И, наконец, мудрость совсем смолкла.

– Что ж это такое? – в ужасе воскликнул великий визирь. – Неужто же никто ничего не может посоветовать? Неужто же никто не знает средства?

Тогда из задних рядов поднялся Нуэдзим, застенчиво поклонился и сказал:

– Я!

– Говори! – обрадовался великий визирь. – Ты хочешь, чтоб перестали говорить: «Великий визирь – вор»?

– Да.

– Я знаю средство. Самое верное. Действительное. И к тому же единственное.

– Именно? – обрадовался великий визирь.

– Перестань красть!

Великий визирь тут же, не сходя с места, приказал отрубить ему голову.

– Из двух злоумышленников, – сказал он, – Садрай безопаснее. Он хотел лишить меня только доброго имени, а этот – даже и доходов.

Принцесса Клотильда гуляла по великолепным садам своего дворца и мечтала… о бедных. Вчера принцесса спросила у камергера:

– Скажите, в нашем королевстве есть бедные?

Камергер улыбнулся тою улыбкой, которой он улыбался всю жизнь. Которой улыбался всю жизнь его отец-камергер. Которой улыбался его дед, тоже бывший камергером. Сделал глубокий поклон и ответил:

– Правление его величества, августейшего родителя вашего высочества, а нашего всемилостивейшего короля, так мудро, что во владениях его величества вовсе нет бедных!

Принцесса вздохнула и сказала:

– Жаль!

Камергер чуть было не взглянул на нее с удивлением, но счел это несогласным с этикетом, и с сочувствием вздохнул.

– А во владениях нашего соседа, короля Ромуальда, водятся бедные? – спросила принцесса.

Камергер вспомнил мудрое правило своего отца, которое тот получил еще от деда:

– Ничто не возвышает нас так, как унижение другого. Если бы дворец упал, – деревенская колокольня была бы самым высоким зданием в окрестности.

Он сделал глубокий поклон и ответил:

– Если бы, – от чего да избавит нас бог! – на свете не было нашего всемилостивейшего короля, – его величество короля Ромуальда можно было бы назвать самым мудрым правителем в мире. Но, к сожалению, выбор приближенных у его величества не так удачен, отчего сильно страдают государственные дела. И я не посмею скрыть от вашего высочества, что королевство его величества короля Ромуальда имеет бедных больше, чем нужно для благоустроенного королевства!

– Счастливое! – вздохнула принцесса.

Камергер поторопился в глубоком поклоне скрыть новый приступ удивления.

Отправился домой и поспешил записать весь этот разговор в книгу, которую он вел каждый день и которая называлась: «Летопись величайших событий, свидетелем которых я был». Потому что, будучи камергером, он считал себя человеком историческим.

Третьего дня, – это было воскресенье, – принцесса Клотильда была в придворной церкви.

Знаменитый проповедник, приехавший из Парижа, произносил проповедь: – О любви к бедным. Он заклинал любить бедных. – Как любят их господь бог и все святые. Напоминал, что божественный младенец родился среди бедняков.

И в пламенном красноречии своем воскликнул:

– Самые великолепные дворцы не видели в своих стенах столько праведников и святых, сколько жилища бедняков.

Речь произвела сильное впечатление на принцессу. Третий день она чувствовала, что в голове ее происходит что-то такое, чего не делалось никогда. Она думала:

«Что же это за люди – эти «бедные»?

Если сам господь бог, которого, конечно, с восторгом приняли бы в свои дворцы самые могущественные короли мира и окружили величайшей роскошью, предпочитает дома и общество «бедных»?

Если все святые стремятся к ним? Вероятно, они умны, остроумны, интересны, добры. Самое дыхание их, может быть, наполнено ароматом. Какие манеры должны быть у них!

Какие платья они носят? В каких жилищах должны они жить?

Если их предпочитают нам! Если мы, в сравнении с ними, кажемся несчастными и недостойными! Эти люди блестящее королей и великолепнее принцесс! Которых нельзя не любить, которых любить велит нам святая церковь!»