Коллектив авторов - Дети войны. Народная книга памяти

Даже в состоянии голода, когда я готов был, кажется, съесть все мало-мальски съедобное, один раз попробовав этого молока и супа, больше к ним не прикоснулся! Наверно, до конца жизни у меня в памяти останется сладковатый вкус чужого грудного молока и горчичного супа. Однако моя мама и отчим не пренебрегали ими, а также пробовали варить и есть суп из столярного клея! Наверно, поэтому моя мама (она дожила почти до 94 лет) всю оставшуюся жизнь страдала желудком и регулярно принимала лекарства.

Мой отчим, Михаил Вениаминович Хвостов, был профессиональным музыкантом: виолончелистом и дирижером.

К началу Великой Отечественной войны ему было около сорока.

В период «потепления» отношений с фашистской Германией в 1939 году, когда был заключен пакт Молотова – Риббентропа и отношения между нашими странами стали почти дружескими, он в составе делегации советских музыкантов посетил родину Баха, Вагнера, Бетховена.

Помню, что из Германии он вернулся, полный впечатлений, граничивших с восторгом. Будучи большим поклонником немецкой классической музыки, он восхищался дирижерским и исполнительским искусством немцев, их высокой музыкальной культурой. Привез оттуда много нот инструментальной музыки: трио, квартетов и квинтетов, часть из которых сохранилась до сих пор. Кроме того, он купил там несколько костюмов, в том числе так необходимый музыканту фрак, плащ, шляпу и, конечно, репродукции портретов ряда немецких композиторов.

Привез он также книгу А. Гитлера «Майн Кампф» (Моя борьба), которая тогда не была под запретом в СССР. Он хвалил немецкий порядок, чистоту городских улиц, которые тогда мылись с мылом, трудолюбие и ответственность людей.

Когда началась война, он говорил моей маме, что с приходом немцев у нас наконец тоже установится порядок и нормальная жизнь. Знал бы он, во что на самом деле выльется их вторжение и как оно скажется на его собственной судьбе. Дело в том, что в сентябре 1941 года по городу уже были расклеены афиши, извещавшие о концерте в Большом зале филармонии Симфонического оркестра Ленинградского радиокомитета, который должен был исполнить под руководством дирижера Михаила Хвостова симфоническую поэму Н. А. Римского-Корсакова «Шахерезада».

К этому времени уже замкнулось кольцо блокады, начался голод, и филармония прекратила работу, однако расклеенные по городу афиши еще долго висели на специальных столбах цилиндрической формы. Только в августе 1942 года, впервые после перерыва, в уменьшенном составе, этот оркестр под руководством своего художественного руководителя Карла Ильича Элиасберга сумел исполнить в Большом зале филармонии знаменитую Седьмую (Ленинградскую) симфонию Д. Шостаковича.

Из нас троих мой отчим, которого я называл дядя Миша, с наступлением голода начал сдавать первым. Будучи высокого роста, но от природы худощавым, он, несмотря на то что занимался спортом: плавал на байдарках (тогда они не были разборными и делались из фанеры), летал на планерах, прыгал с парашютом и хорошо ходил на лыжах, – дистрофией заболел раньше нас. К этому времени мы все переселились на кухню, где находилась печка-буржуйка, так как в остальных комнатах из-за отсутствия отопления жить было невозможно.

С каждым днем отчим слабел все больше и больше, вставая с постели только по мере необходимости. Поскольку водопроводной воды не было, пользоваться туалетом не представлялось возможным и для этих целей пришлось применить ведро, которое мы с мамой выносили по очереди во двор и тут же выливали. Ни о каком мытье, кроме обтирания лица и рук влажной тряпкой, слегка смоченной водой, не приходилось и думать!

К этому времени мы все переселились на кухню, где находилась печка-буржуйка, так как в остальных комнатах из-за отсутствия отопления жить было невозможно. Ни о каком мытье, кроме обтирания лица и рук влажной тряпкой, слегка смоченной водой, не приходилось и думать!

В конце января 1942 года, после временного отсутствия выдачи хлеба по карточкам (говорили, что не работал хлебозавод), его норму увеличили до 250 граммов.

Хорошо помню это солнечное морозное утро, когда мы с отчимом, еле передвигая ноги, направились в ближайшую булочную, которая находилась тогда в Биржевом переулке. Как только мы спустились по лестнице и вышли из дома под арку, увидели слева во дворе веревочное ограждение с красными флажками и военных за ним. Увидев нас, они закричали, чтобы мы скорее проходили, так как во двор упала неразорвавшаяся бомба, которую старались обезвредить саперы.

Мы с отчимом, насколько позволили нам силы, постарались, не мешкая, покинуть арку и, свернув налево, медленно двинулись в сторону булочной. Через какое-то время, отоварившись хлебом, пошли обратно к дому. Когда до арки нам оставалось дойти метров тридцать, раздался оглушительный взрыв. Свернув в нее, мы увидели в глубине двора огромную воронку и сразу поняли, что это взорвалась авиабомба, которую саперы не смогли обезвредить.

Впоследствии мы узнали, что все они погибли. Полное состояние апатии не позволило нам в тот момент даже взглянуть в сторону образовавшейся воронки и полюбопытствовать, остался ли там кто-либо в живых? Двигало нами только желание скорей утолить чувство нестерпимого голода только что полученным после большого перерыва, похожим на глину черным хлебом.

Тогда мы еще не знали, что при дистрофии, когда желудок человека сильно уменьшается в объеме и перестает переваривать пищу, нельзя сразу набрасываться на еду, так как может возникнуть заворот кишок. Мы с мамой, скорее инстинктивно, решили распределить хлеб на этот и последующие дни, но отчим решил утолить свой голод сразу.

Затем дядя Миша впал в полузабытье и стал напевать мелодии Баха, Моцарта, Шуберта. Этих композиторов он любил больше других, и их музыка, которая, очевидно, звучала в его душе, помогла ей уйти в лучший мир.

На всю оставшуюся жизнь я запомнил жуткую картину нечеловеческих мучений умирающего на наших глазах человека, которому мы ничем не могли помочь!

Он стал корчиться от невыносимых болей в желудке, вызванных, очевидно, страшным запором, но сдерживал стоны.

Затем дядя Миша впал в полузабытье и стал напевать мелодии Баха, Моцарта, Шуберта. Этих композиторов он любил больше других, и их музыка, которая, очевидно, звучала в его душе, помогла ей уйти в лучший мир.

После этого у нас с мамой возникла проблема, что делать с покойником. Оставлять его на кухне, где мы жили в относительном тепле из-за наличия буржуйки, было нельзя, так как труп неизбежно стал бы разлагаться. Помощи нам ждать тогда было неоткуда. Необходимо было перетащить труп, на первое время, в соседствующую с кухней гостиную. Как это сделать двум дистрофикам-доходягам, как тогда нас называли?!