Олег Ивановский - Записки офицера «СМЕРШа»

До Рождествена, прикрываясь железнодорожной насыпью, Николай на плечах тащил меня. В школе, где работал дивизионный медсанэскадрон, врач, бегло осмотрев меня и не трогая повязки, приказал, махнув рукой: «Положите в тот, дальний класс».

Наверное, не от боли и не от потери крови, скорее от пережитого и усталости я порой то ли терял сознание, то ли просто засыпал. Но, судя по тому, что за окнами все еще было светло, эти периоды беспамятства не были продолжительными.

Открыл глаза. Рядом, наклонившись ко мне, стояла девушка. Белый халат, кубанка на голове. На лице, как мне показалось, испуг и сострадание.

— Ну что, миленький, тяжело? — участливо спросила она.

— Да ничего, жив вроде… А закурить у тебя нет?

— Найду сейчас, а врач не заругает?

— Я потихонечку…

Она вышла, вскоре вернулась, держа в губах прикуренную сигарету.

— Вот раненый один дал. Трофейная.

Она затянулась несколько раз, закашлялась.

— На, противная только. — И она вставила сигарету мне в губы.

Затянулся, действительно противная, кислая, выплюнул.

— Спасибо. Как зовут-то тебя?

— Люба…

Она ушла. Я осторожно повернул голову в сторону. Рядом лежали еще двое, укрытые шинелями с головой. Спят, наверное. Я опять как-то незаметно провалился в теплое небытие, а когда открыл глаза, моих «соседей» не было. Ни врачей, ни сестер я больше не видал. Позже я узнал, что интереса для них я не представлял, так как с таким ранением мог прожить всего час-два от силы…

Но нет, я не умер. Медицина, к счастью, ошиблась. Моя жизнь разделилась на две жизни: одна от рождения 18 января 1922 года и до 19 января 1943 года, когда я мог быть убит, ошибись пуля всего на какой-нибудь сантиметр, и от 19 января 1943 года и до сегодняшних дней.

Валуйки… Январь 1978 года. Поезд подходил к городу. Не хочется употреблять банальных слов, но, поверьте, толчки крови в висках и биение сердца заглушили слух. Я ничего не слышал. Глаза, может быть, с сердцем вместе, искали ТО место. Нет, не памятник, не обелиск над чьей-то могилой… Место это неизвестно историкам. Это место врублено в мою жизнь. Врублено 3S лет назад, 19 января 1943 года. Здесь вот, где-то здесь-Только валялись тогда под насыпью искореженные " вагоны и цистерны, да шла прямая накатанная наледь из Рождествена. И слева, да, точно помнится, слева и сверху, секущий град пуль из серой бетонной громады элеватора. А потом танки на окраине.

Поезд подходил к городу. Нет, не мог я узнать ТО место. Все изменилось. Ведь прошло 3S лет! Только элеватор, весь изрешеченный снарядами, так и стоял. Вот и вокзал и очень скромное, простое, какое-то ласковое название, но до боли близкое, родное: «ВАЛУЙКИ».

Чуть не с площадки вагона нас буквально на руках вынесли на платформу… Город отмечал день освобождения. День памяти. Поклонились мы низко и сказали сердечное спасибо людям за память о тех, кто был и кого уже нет.

Я нашел ТО место. Та же насыпь, та же окраина города… Слез сдержать не мог. Вот здесь пролилась моя кровь, смешавшись на январском снегу с кровью боевого товарища Левы Диментмана.

19 января 1983 года, через 40 лет со дня освобождения Валуек, в газете «Южный Урал» была опубликована статья Р. Удалова, где написано:

«…Основная тяжесть наступления пришлась на головной, 250-й полк, который шел по открытой местности. Особенно жарко было на участке второго эскадрона, которым командовал старший лейтенант Павел Москвич. Противник бросил на этот участок несколько танков. В дело был пущен приданный эскадрону орудийный расчет сержанта Иванова. Головная громадина с черно-белым крестом была подбита/: первого выстрела, остальные, не имея возможности развернуться, попятились назад и скрылись в боковой улице. Через некоторое время один из них из-за развалин дома ринулся на орудийный расчет Иванова. «Сорокопятка» успела развернуться в сторону грохочущего танка, одновременно прозвучали два выстрела. Немецкий танк задымился вначале, а потом взорвался. Погиб и орудийный расчет вместе с развороченной пушкой.

Под ураганным огнем второй эскадрон действовал смело и напористо. Старший лейтенант. Москвич был тяжело ранен, но не покинул поле боя, продолжал командовать подразделением. На помощь подошел четвертый эскадрон старшего лейтенанта Портяного. Оба командира погибли в этом бою. К вечеру город был наш…»

Нашему кавкорпусу, его дивизиям и полкам за освобождение Валуек было присвоено звание гвардейских. Приказом наркома обороны 11-я кавдивизия была переименована в 8-ю гвардейскую, а 7-й кавкор-пус в 6-й гвардейский. Командирам дивизий были присвоены генеральские звания.

В результате рейда нашего корпуса по тылам противника был открыт путь на Харьков, куда и направили конников, дожидавшихся подхода других частей Красной армии к Валуйкам.

В моем домашнем архиве чудом сохранился небольшой листочек папиросной бумаги:

«Выписка из приказа 8-й Гвардейской кавалерийской дивизии имени Морозова

6 октября 1943 года. № 0123 Действующая армия.

На основании приказа НКО № 030 от 19.1.1943 г. присвоить звание «ГВАРДИЯ» нижепоименованному офицерскому составу:

…8. Лейтенанту ИВАНОВСКОМУ Олегу Генриховичу с 19.1.1943 г…»

Морозец был приличный, особенно это чувствовалось в открытом кузове полуторки, в котором нас, неподвижных и полуподвижных раненых, уложили рядком на солому, покрыв плащ-палатками.

Три грузовичка в ночь с 19 на 20 января, взяв курс на Россошь, двинулись по заснеженной дороге. Еще перед отправкой из Рождествена нас предупредили: «Смотрите в оба! Оружия у вас нет, да если и дать, что вы сделать-то сможете? У кого руки, у кого голова, у кого еще хуже… А по дороге от Россоши немцы и итальянцы отступают. Ясно?» Ясно было только то, что оружия у нас „никакого нет и что ночью нас должны везти навстречу отступающим немцам и итальянцам. Вот это было ясно. Охраны с нами тоже никакой не дали. В кабины с шоферами посадили по одному раненому, способному еще сидеть, вот и все.

Ехать предстояло больше сотни километров. Подробности переживаний шоферов да и моих «соседей» по кузову мне неведомы. Разговаривать — не разговаривали. Помню только, что не один раз останавлива лись где-то в поле. Наш шофер, заглушив мотор, осторожно прикрыв дверку кабины, выходил из машины, а когда минут через 15–20 возвращался, говорил соседу в кабине:

— Ну вот, слава Богу, в селе немцев нет. Спросил хозяйку, говорит, были, но с час как ушли. Хорошо, не по нашей дороге. А то бы… Ну как, братки, не померзли? Сейчас в деревню приедем, обогреем вас немножко. Только давайте так: лежачих-то нам на себе не перетаскать. Кто может терпеть — потерпите. А кому невмоготу или по нужде надо, скажи…