Коллектив авторов - Пермские чекисты (сборник)

Иван вернулся в комнату, сел за стол, похлебал супу, но вскоре отложил ложку. Есть не хотелось. Он рассеянно заглянул в газету, попробовал читать, но смысл написанного не доходил до сознания. Пышминцев вздохнул, закурил. Подобное состояние он порой испытывал на фронте. Так бывает у солдат, только что вышедших из боя и внезапно попавших в спокойную обстановку. Казалось бы, наконец-то можно расслабиться, отдохнуть, а человек напряжен, перед глазами стоит край окопа, в ушах звучат взрывы, слова команд... А если знаешь, что вот-вот опять идти в бой, то тут заставить себя отдыхать можно лишь усилием воли. Иван встал, прошел в ванную, ополоснул лицо и шею водой, а потом все-таки сел за стол и быстро доел остывающий обед. Жена готовила, старалась — нельзя обижать.

Первое время, когда они переехали в Пермь и Пышминцев был принят на службу в управление МГБ, жена удивлялась и порой даже негодовала: «Что у вас там, каждый день — ЧП? Катастрофа? Поезда идут под откос, заводы взрываются? Неужели нельзя спокойно, как все люди, работать? Ведь не война же!» Потом она привыкла и уже ни о чем не спрашивала, только изредка печально вздыхала, встречая мужа далеко за полночь. Да и о чем тут спрашивать, если все три семьи, обитавшие в этой большой коммунальной квартире, жили одинаково: мужья-чекисты работали от зари до зари, вечером забегали на три часа домой и снова исчезали до ночи. В одиннадцать часов вечера, например, замначальника управления только начинал принимать доклады, и это, конечно, не было его личной прихотью. Такой режим работы диктовала сама обстановка, которую можно было просто и ясно охарактеризовать так: война для чекистов не кончилась.

Иван лег на диван, развернул газету. 24 августа 1951 года, пятница... Стахановская вахта горняков в честь Дня шахтера... Седьмая годовщина со дня освобождения Румынии Советской Армией... Торжественное собрание в Бухаресте, речь главы советской делегации Ворошилова... Взгляд Пышминцева оживился. Надо же, прошло, оказывается, уже ровно семь лет с тех августовских дней 1944 года, когда их полк стоял возле румынского города Ботошани, закрывая путь отходящим на запад немецким частям, разбитым в Ясско-Кишиневской операции. То были памятные для Пышминцева дни. Однажды ночью вдруг поднялась бешеная стрельба, суматоха — как потом выяснилось, фашистская группировка пыталась выйти из окружения через расположение их полка. Пышминцев не растерялся, организовал отпор, а потом возглавил преследование врага... Немцам не удалось прорваться. Пышминцеву тогда был вручен орден. Потом были бои за Плоешти, Брашов, Дебрецен, порой полк нес тяжелые потери, но все равно они уже тогда чувствовали себя победителями — может, потому что были молоды, полны жизни, ждали конца войны... Даже, помнится, иногда на отдыхе играли в футбол. И не странно ли: сейчас, через шесть лет после победы, ему абсолютно не до футбола, загружен так, что некогда отдохнуть, побыть с семьей. И никому не объяснишь, не расскажешь, чем таким важным занят с утра до ночи старший лейтенант контрразведывательного отдела Пышминцев. Ведь для большинства людей слова «разведка», «контрразведка», «вражеский агент» навсегда ушли вместе с войной в прошлое, а если и остались, то лишь в книжках «про шпионов». Для него же все это — сегодняшний день, будничная реальность, требующая повседневного труда, предельного напряжения умственных и физических сил.

Начиная с 1945 года сюда, на Урал, хлынул поток репатриированных — тех, кто в годы войны оказался за границей, на территории фашистской Германии, союзных с нею государств и теперь был возвращен на родину. Впрочем, Пышминцев знал: высокое слово «Родина» для многих из этих людей было неприменимо. Среди репатриантов было немало тех, кто предал нашу страну и даже выступил против нее. Со всеми этими людьми предстояло здесь тщательно разобраться, установить обстоятельства их пребывания по ту сторону фронта. На это уходили годы. Особенно трудным представлялось выявление бывших агентов германской разведки. Прошедшие обучение в гитлеровских разведшколах, эти люди знали конспирацию и умело скрывали свое прошлое. Дождавшись, когда истечет срок назначенного им наказания, они могли покинуть Урал, так и не ответив сполна за свою преступную деятельность. А кое-кто мог и продолжить ее...

Вот почему на рубеже 50-х годов старший лейтенант Пышминцев и весь контрразведывательный отдел пермского УМГБ не знали покоя, вот почему чекисты работали день и ночь, по одиннадцать часов в сутки. Напряженный труд тех лет осел в летописи чекистской славы многими славными делами. Но мы расскажем лишь об одном деле. О деле, над которым августовским вечером 1951 года Иван Пышминцев и размышлял у себя дома...

В начале 1950-х годов в северных районах Пермской области на условиях спецпоселения проживали лица, запятнавшие себя в годы Великой Отечественной войны службой в различных воинских формированиях фашистской Германии. Изменив Родине, они сотрудничали с германским командованием, служили в РОА (так называемой «Русской освободительной армии» предателя Власова), «Туркестанском легионе» и других подразделениях гитлеровского вермахта».

Родина гуманно отнеслась к тем, кто прямо не участвовал в пролитии крови советских людей. Им была дана возможность трудом искупить свою вину. Условия спецпоселения допускали проживание с семьей, свободу передвижения в указанных границах. Для тех, кто раскаялся в содеянном, кто стремился честно работать и жить, — это был реальный шанс заслужить прощение. Но не все хотели им воспользоваться...

— Проходите, проходите, эфенди, на наш тантала!

Жена Саидова, открывшая Кадырову дверь, провела гостя в дом и ускользнула на кухню. Судя по голосам, доносившимся из комнаты, большой праздник — «тантала» — был в полном разгаре. Кадыров нарочно опоздал, чтобы компания, собравшаяся у Саидова, к его приходу хорошенько подгуляла, — так легче будет определить, кто чем дышит.

Прежде чем войти, Кадыров через дверную щель заглянул вовнутрь. Саидов, как и было велено, на этот раз особенно постарался. Большую комнату он превратил в гостиную — мехмонхону, убрав ее в соответствии с обычаем. Всю мебель, кроме тяжелого шкафа, — кровать, комод, стулья — хозяева вынесли, пол покрыли цветастыми ковриками-курпачи, сшитыми женой Саидова из лоскутков. На них и сидели гости: шесть человек местных, которых Кадыров знал, и четверо из соседнего поселка. Вместо дастархана Саидов приспособил несколько низеньких ящиков, накрыл их скатертью — получилось неплохо. На ящиках дымился настоящий казан-кебаб — жирная баранина с зеленью и луком, стояла водка. По пустым бутылкам можно было понять, что выпито уже изрядно — Саидов умел угощать. Сейчас он развлекал гостей, изображая кызык-чи — скомороха. Он водил смычком по струнам гиджака и пел, монотонно повторяя одно и то же: «Чаманда гуль чаманда, чаманда гуль чаманда» («В цветнике цветок — украшение»). Гиджак у него был сделан из плоской консервной банки. Гости смеялись шутке. Кадыров решил, что пришел в самый раз.