Коллектив авторов - Как мы пережили войну. Народные истории

Солистов хора пришлось готовить индивидуально, мама занималась с ними дома, благо наш дом находился рядом с госпиталем. Мало того, несмотря на продолжающийся голод, у нас изредка собирались люди, как тогда шутили, на рюмку чая! К этому времени по рабочим карточкам уже стали выдавать по бутылке водки в месяц, а также колотый сахар и чай. Кроме того, каждый приносил с собой все что мог. Как-то раз один из военврачей госпиталя принес с собой немного спирта. Конечно, его тут же развели водой до крепости водки и тут же выпили под весьма скромную закуску. Только спустя некоторое время при очередной встрече, когда этого военврача у нас не было, стали выяснять, где он мог взять тот спирт. Отчим вспомнил, что тот работал в прозекторской и занимался препарацией изъятых у погибших раненых органов. Кто-то с ужасом предположил, что спирт взят именно оттуда. При таком известии у некоторых женщин возникло предрвотное состояние, но рвоты не произошло: видно нечем было!

Частым участником встреч в нашем доме был уже упомянутый мною Герман Андреевич Новиков. До сих пор помню на «ура!» выполняемую им интермедию, называемую «Утро в деревне», в которой он талантливо подражал лаю собак, мяуканью кошек, блеянию коз, мычанию коров, ржанию лошадей, щебету птиц и т. и! Многие помнят его работу после войны в ленинградском Театре эстрады совместно с Аркадием Райкиным, когда они вдвоем с большим юмором и талантом изображали тандем двух совершенно разных людей.

Осенью 1943 года я, как и многие, снова пошел в школу. К этому времени Верховный главнокомандующий И. В. Сталин почему-то решил переименовать Красную армию в Советскую, вернуть командному составу офицерские звания, погоны, практически военную форму и фуражки царской армии. Знаками отличия стали звезды и звездочки. Снова узаконили Православную церковь и назначили ее патриарха. Изменения коснулись и нас – школьников. Школы разделились по половому признаку, старое дореволюционное название – гимназии – им не вернули, но они стали мужскими и женскими. Если осенью 1942 года ввиду полного истощения и потери памяти, вызванных последствиями дистрофии, мне пришлось снова пойти в первый класс смешанной 146-й школы, хотя я успешно закончил его в 1941 году, то осенью 1943 года я уже оказался во втором классе чисто мужской 126-й школы. Располагалась она в здании бывшей богадельни на углу Кондратьевского проспекта и Бестужевской улицы (тогда еще Воскресенской). В настоящее время в этом сохранившемся до сих пор здании находится 21-й отдел полиции Петербурга. Директором школы назначили Антонину Густавовну Ашмутайт. Обладающая малоприятной внешностью, она ввела в школе палочную дисциплину. Может, в этом и была необходимость, так как в этой начальной школе (с первого по четвертый классы) собралась, как тогда говорили, «тертая» компания сорванцов-переростков, переживших блокаду. В этом отношении наш второй класс не являлся исключением. Мало того, в нем училась группа пацанов, которые промышляли воровством и даже бравировали этим! Пытались они втянуть в свою преступную группу и меня! Им это не удалось, и тогда они решили меня подставить. Воспитателем нашего класса был Николай Иванович, суровый, жесткий человек, который преподавал у нас математику, точнее, арифметику В тот день дежурным по классу, обязанным докладывать ему об отсутствующих учениках, был я. Надо сказать, что в классе я оказался незадолго до прихода Николая Ивановича и естественно, не знал о том, какую «свинью» мне подложили! Когда он подошел к столу, то услышал громкое шуршание и писк из своего выдвижного ящика. Он выдвинул его, и оттуда стремглав выскочил котенок. Разбираться Николай Иванович не стал, и виноватым в инциденте объявил меня! После этого мне пришлось оправдываться и перед директрисой! Я догадывался, кто это мог сделать, но выдавать никого не стал! Их было трое или четверо, сейчас уже точно не помню, причем один из них – сын милиционера. Возможно, еще и поэтому они вели себя нагло. Приходилось разбираться с ними после уроков в туалете, но, поскольку в то время настоящих друзей у меня не было – в одиночку! Впоследствии двоих из них за разбой приговорили к расстрелу!

27 января 1944 года наконец наступил долгожданный, вымученный нечеловеческими страданиями ленинградцев День Победы города, когда полностью была, по тогдашней терминологии, «снята», а по-настоящему ликвидирована фашистская блокада! На всю оставшуюся жизнь у меня останется в ушах звучавший как музыка на протяжении нескольких дней непрерывный гул от стрельбы наших многочисленных артиллерийских орудий и бомбовых ударов!

А ведь от нашего дома линия фронта находилась на расстоянии 25–30 километров! Мы с огромной радостью слышали по радио сводки о стремительном наступлении нашей армии по всему Ленинградскому фронту и паническом бегстве немецкой армии! А уж когда объявили о праздничном салюте в честь освобождения города от блокады, все мы поспешили на ближайшее к нашему дому месту, где лучше всего был бы виден салют! Оно тогда находилось за Военно-медицинской Академией им. С. М. Кирова на месте нынешней гостиницы «Санкт-Петербург» (бывшая «Ленинград»), напротив нынешней стоянки крейсера «Аврора». Отсюда хорошо просматривались места расположения артиллерийских батарей, из которых производился салют, сопровождающийся фейерверками. С трудом пробравшись сквозь плотную толпу к парапетам Большой Невки, мы хорошо видели салют и фейерверки, запускавшиеся с пляжа Петропавловской крепости, со Стрелки Васильевского острова и из других мест. Каждый залп орудий сопровождался даже не столько криками, а восторженным ревом ленинградцев! Это был настоящий триумф!

В заключение не могу не отметить важную роль, которую сыграл в безукоризненной работе сортировочного эвакогоспиталя СЭГ 2222 его начальник штаба капитан медицинской службы, мой отчим, Спивак Абрам Соломонович! На его плечи легли такие заботы, с которыми далеко не каждый мог бы справиться. Не будучи партийным, он пользовался огромным авторитетом среди подчиненных, в основном военнослужащих, которые беспрекословно выполняли все его приказы. Не могу вспомнить, чтобы он когда-нибудь повышал голос на меня или мою маму! По своему статусу он никогда не вмешивался в процессы лечения раненых, но в то же время пользовался большим уважением со стороны врачей и профессоров в погонах, что я нередко мог наблюдать со стороны!

В период неоднократных попыток зимой 1942 года прорвать блокаду, а также в январе 1943 года, когда поток раненых из района Кировска и Шлиссельбурга достигал максимума, мой отчим фактически организовывал и лично контролировал их выгрузку из приходящих преимущественно ночью эшелонов. Их количество часто достигало трех и более за ночь, так что все три платформы, или, как их называли, рампы были перегружены! Раненые в зависимости от формы и степени ранения распределялись им, согласно рекомендациям врачей по павильонам больницы или госпиталя. В некоторых случаях, при отсутствии врачей, которых не хватало, решения ему приходилось принимать самому, поскольку промедление в таких случаях, как говорят, смерти подобно! Не было проблем в госпитале, в решении которых не принимал бы участие начальник штаба капитан А. С. Спивак. Кстати, занимал он должность, по крайней мере, майора! Он иногда сетовал на то, что начальник госпиталя полковник медицинской службы Шнейдерман подавал на него министру обороны, главнокомандующему И. В. Сталину представление о награждении орденом Красной Звезды и присвоении очередного звания майора медицинской службы, но оно осталось без ответа.