Георгий Береговой - Три высоты

И лучше всего этой истине учит сам космос. Там она становится максимально наглядной…

Для меня космос начался 26 октября 1968 года в 11 часов 34 минуты по московскому времени. Именно в тот момент стартовал с космодрома в Байконуре космический корабль «Союз-3», который мне доверили пилотировать.

Ждать этого дня мне пришлось целых два года.

Говорят, долгое ожидание притупляет, а то и сводит на нет радость от ожидаемого. Может, и так. Не берусь судить. Скажу только, что сам я этого не заметил. И хотя после выхода из сурдокамеры путевой лист, открывающий дорогу в космос, получить мне удалось не скоро, чувство радости от этого не поблекло и не притупилось. И скорее всего, потому, что работы в Центре оба эти года для меня хватало. А работая, я все отчетливее понимал, что космический корабль не «Жигули» и даже не Ил-62. Обкатать его, как машину или самолет, строго говоря, невозможно, так что ни один космический полет не назовешь серийным. Меняются не только типы кораблей или их отдельные узлы, не только продолжительность полетов и количественный состав экипажей, но и сами задачи. Стереотипа тут быть не может, а дубли исключаются. Так что по справедливости каждый космонавт пока еще всегда «первый».

И когда наконец наступил мой черед, я ничуть не чувствовал себя обделенным из-за двухлетней задержки. Наоборот, все, что происходило тогда, переживалось как-то необыкновенно остро и ярко — всей силой чувств и души. Я хорошо усвоил, что жизнь щедра на эпизоды, но скупа на события. Случается, многие годы промелькнут, а зацепиться не за что. Вспомнить, понятно, есть о чем. Рассказать — тоже. При желании можно и выводы из прожитого сделать. И все это нужно, без этого не обойтись. Но событие… Тут совсем иной разговор. События, значительные, ломающие привычное течение дней, в жизни человека — редкость. Может, поэтому смысл их постигаешь не сразу и не в полной мере, а как бы от случая к случаю, постепенно.

Свой полет в космос осмыслить мне удалось тоже не сразу. Для этого понадобилось немало времени. И вовсе не оттого, что в нем было что-то из ряда вон выходящее. Нет, конечно. Просто и здесь действовала та же психологическая закономерность: верный масштаб требует расстояния.

Конечно, я имею в виду не объективное значение полета, не цели, которые ставились в нем и которые были достигнуты, — здесь, как говорится, все было ясно с самого начала. О полете «Союза-3», как и о любом другом, достаточно писалось в свое время и в нашей, и в зарубежной прессе. Но для меня, прямого его участника, дело этим далеко не исчерпывалось. Полет «Союза-3», бесспорно, стал одним из наиболее значительных событий в моей жизни. Уже в момент старта, а затем и приземления корабля я понимал, что мне предстоит вновь и вновь возвращаться к только что пережитому, причем возвращаться отнюдь не ради приятных воспоминаний, не ради самого прошлого, а во имя будущего, которое вытекает из него, служит его закономерным продолжением.

Но все это еще будет, А тогда, в октябре шестьдесят восьмого, я жил только настоящим. Оно захватило меня всего целиком.

Дома я никому ничего не сказал. Пусть не волнуются раньше времени. До космического рейса оставалось еще долгих две недели. Мало ли что может случиться! Наши космические врачи строже и беспощаднее вагонных контролеров: если что не так — мигом с трапа корабля ссадят на Землю! Достаточно подхватить в канун старта легкий насморк, чихнуть или кашлянуть несколько раз — так и останешься с занесенной на ступеньку ногой. Дорога, в которую столько лет снаряжался, закроется, а вместо команды с наземного пульта управления услышишь сочувственное: «Ну что ж, в следующий раз…»

В следующий… Мне как-никак было сорок семь, а космические корабли отправляются еще не с частотой летних электричек. Нет, я не мог откладывать. После стольких месяцев подготовки навсегда остаться в звании наземного космонавта?..

В Байконуре мои надежды на этот счет упрочились. Расположили нас в гостинице «Космонавт». Это современное двухэтажное здание из бетона и стекла с просторным холлом — зимним садом; уютные одноместные и двухместные номера с телевизорами, телефонами и душем; сквозь широкие окна открывается вид на песчаную равнину.

Однако меня успокоил не вид из окна, а меры предосторожности в отношении космонавтов, начисто избавляющие от лишних с медицинской точки зрения контактов.

Нас разместили в отдельном крыле, куда посторонние не допускались. В столовой, где мы питались, обслуживающий персонал носил специальные марлевые маски, а обеденные приборы, которыми мы пользовались, находились под неусыпным контролем гигиенистов. Кроме того, разговоры второстепенной важности мы проводили по телефону, а вход в наше крыло надежно перекрывал от друзей и знакомых несговорчивый часовой. Короче, на нас буквально старались не дышать. И когда перед самым полетом мы встретились с корреспондентами, беседа наша протекала хотя и в дружеской, но непривычной обстановке.

Наукой твердо установлено, что при разговоре, и особенно громких восклицаниях, вирусы гриппа, если они у кого-то имеются, распространяются в радиусе трех метров. Так что, учитывая темперамент представителей прессы, их отсадили от нас метров на шесть. Мы не разговаривали, а как бы перекликались через реку у потонувшего моста. Это было вполне безопасно, хотя и не очень удобно.

Вживаться в корабль, привыкать к нему космонавт начинает задолго до взлета. Мне это было знакомо по прежней работе. Перед тем как подняться в воздух, летчик-испытатель день-другой ходит вокруг новой машины, как бы налаживая предварительный контакт, ища с ней общий язык. Без этого не обойтись. Это не прихоть и не предрассудки — необходимость. Существует даже специальный термин: «сродниться с машиной». И прежде чем подняться на ней в небо, стараешься не только приглядеться к компоновке и положению ее приборов, но и привыкнуть к цвету, запаху кабины, ко всему, что будет тебя окружать в полете.

Правда, у летчика-испытателя есть одно преимущество: вживаясь в машину, он может вырулить на взлетную полосу, опробовать двигатель. У космонавта подобной возможности нет, хотя в кабине космического корабля посидеть тоже можно.

Внешне она вроде бы мало чем отличается от тренажера. Но потом понимаешь, что похожи они не больше, чем восковый слепок на оригинал. Что привыкать к ней надо заново, причем привыкать всерьез и надолго. Этим мы и занимались на космодроме по нескольку часов ежесуточно.

Немало времени отводилось также работе с бортжурналом. Для каждого летчика-космонавта бортжурнал — это расписанная по пунктам программа полета. В нем все подробно и детально расписано по часам и минутам, предельно расшифрованы все запланированные на орбите эксперименты. И каждый из них до старта должен быть еще и еще раз отрепетирован, или, как говорят, проигран. Здесь, на Земле, есть время все тщательно и всесторонне продумать. В космосе его не будет, там каждая потерянная минута невозвратима. А сбои в рабочем ритме неизбежно скажутся на качественном выполнении всей программы.