Коллектив авторов - Как мы пережили войну. Народные истории

Виктор до войны

Действительно в Ленинграде в конце июня – в начале июля разворачивалась компания по эвакуации из города детей школьного возраста. Разумеется, никому в голову не приходила мысль о том, что немцы могут оказаться под стенами города, но люди боялись бомбежек. Не исключаю, что определенную роль в принятии решения об эвакуации сыграла судьба испанских детей, привезенных в Ленинград во время гражданской войны в Испании. Я помню, как среди знакомых моих родителей активно обсуждались слухи о том, как группа этих детей, присутствовавших на каком-то спектакле, где по ходу действия включалась сирена, в страхе попрятались под сиденья при первых ее звуках, очевидно воспринятых ими как сигнал воздушной тревоги. Так или иначе решение об эвакуации было принято, и безопасные места, которые едва ли могли быть подвергнуты бомбардировкам противника, определены.

Виктор с мамой

Нашу школу вместе с рядом других школ отправили под Старую Руссу и разместили в деревне Птицыно. О дороге и о жизни в деревне у меня сохранились отрывочные воспоминания. Помню редкие остановки на железнодорожных станциях, жару и пыль, здания водокачек и нас, гуляющих разинув рты, среди непривычного окружения. Крохи информации о том, что происходит на белом свете, доходили до нас редко и больше на уровне слухов. Помню, как обсуждалось известие о введении карточной системы, причем все единогласно согласились, что норма сахара слишком мала. Доходили невнятные слухи об отступлении наших войск. Откуда-то взялся очень понравившийся всем слух о том, что через несколько дней состоится решающая битва, после которой в войне произойдет перелом в лучшую сторону.

Тем временем линия фронта неумолимо приближалась к Старой Руссе (о чем мы, конечно, не знали). Удивительно, но несмотря на всю сложность и трагизм ситуации июля 1941 года, для реэвакуации детей, необдуманно вывезенных из Ленинграда прямо навстречу наступающей германской армии, удалось выделить несколько (не менее двух) эшелонов. О том, что эшелоны ждут нас на ближайшей станции, стало известно вечером, и наша директриса (мудрая женщина) решила не ждать утра, а организовала ночной переход на станцию. Двигались частично на подводах, частично пешком и рано утром смертельно уставшие, не спавшие всю ночь, но живые мы прибыли на станцию, погрузились в обычные плацкартные вагоны и отбыли в неизвестном (для нас) направлении. Не знаю, насколько это верно, но потом ходил слух, что соседняя школа, директор которой, не желая мучить детей ночным переходом, отправил их несколькими часами позже вторым эшелоном, попала под бомбардировку. Нас эта участь миновала и после длительных (не менее двух недель) скитаний по железным дорогам Северо-Запада, наш эшелон остановился на какой-то станции в Костромской области. Дальше была опять погрузка на подводы, прибытие в районный центр Парфеньево и наконец, на конечный пункт наших скитаний деревню Ильинское, где нам предстояло отныне неопределенное время жить.

Вспоминая нашу жизнь в переездах, в Птицыно и в Ильинском, я не могу определенно сказать – голодали ли мы или были сыты. Полагаю, что при любых провалах в памяти забыть о голоде, если он имел место, едва ли возможно. В то же время трудно предположить, что в то тяжелое время нас могли обеспечивать нормальным питанием. Скорее всего, кормили по обстоятельствам, в зависимости от того, какие продукты и в каком количестве удавалось достать в местах проживания. В начале войны такая возможность еще была.

В деревне Ильинское я прожил месяц с небольшим. В одно прекрасное августовское утро я был разбужен мамиными поцелуями. Оказалость, что учреждение, в котором она работала, было эвакуировано в город Кириллов Вологодской области, и мама приехала, чтобы увезти меня туда. Железной дороги в Кириллове не было (нет и теперь), и попасть туда можно было только водным транспортом. Предстояло плыть по Волге, а потом по Шексне, и это путешествие оказалось очень интересным. Мы погрузились на пароход, где нам удалось получить отдельную каюту. На каждой остановке выходили на берег и знакомились с городами: Костромой, Ярославлем, Рыбинском, Череповцом. Судовым рестораном мы не пользовались: то ли он не работал, то ли был слишком дорог. В городских магазинах без карточек тоже ничего нельзя было купить. Но зато в городах работали отделения какой-то организации по оказанию помощи эвакуированным. Обращаясь туда, мама каждый раз получала либо талоны на питание, либо приносила что-нибудь съестное: хлеб, консервы или, как в Ярославле, очень вкусные сдобные булочки.

К пристани Кириллова наш пароход причалил в конце августа. В этом маленьком, но уютном городке мы прожили два с небольшим месяца. Поначалу все было хорошо, мы сняли комнату на втором этаже небольшого дома, мама работала, я ходил в школу, но потом что-то случилось, и в начале ноября, в самом конце навигации, мы покинули Кириллов и на последнем пароходе отправились в Ульяновск, ставший последним пунктом нашей эвакуационной эпопеи. Почему в Ульяновск? Возможно, потому, что мама в юности прожила в этом городе, тогда еще Симбирске, несколько лет и рассчитывала встретить там старых знакомых. Так и случилось, и на следующие 3 года Ульяновск стал нашим последним временным пристанищем. И только в августе 1944 года, через полгода после снятия блокады, мы наконец вернулись домой в наш родной Ленинград.

Виктор Андреевич Гилевич, родился в 1931 году

Я, Кислаковская (Рыскина) Раиса Яковлевна, родилась 15.11.1927 г. 22 июня 1941 года началась война. Город бомбили. Станция Брянск – 1,2 и сам Брянск были в огне. Мы эвакуировались последним эшелоном железнодорожников в Тамбов. Дорога была трудная, нас бомбили, приходилось останавливаться и прятаться в лесу. На место приехали ночью, и узнали, что Брянск захвачен фашистами.

В Тамбове мы работали на полях, обрывали цветочки с табака. Нас было четверо: сестры Вера, Соня, я и мама. Была еще мамина сестра Дора, ее муж и трое детей: Вова, Миша, Коля. Там мы работали недолго, председатель сказал: «К городу подходят немцы, уезжайте куда хотите». Мы уехали в Ташкент, от станции 40 км, аул. Стали работать на хлопковых полях, пололи. А сорняки мы собирали в мешки и ели (7 месяцев на траве). Председатель колхоза нам еды не давал. После 7 месяцев поедания травы я сказала матери: «Я лучше умру, но траву есть больше не буду». Тогда сестра Вера пошла просить у председателя ложку муки. А вместо этого они пришли бить нас плетьми. Муж маминой сестры не выдержал, умер. Хоронили его без гроба. Я залезла в могилу и накрыла его одеялом. Однажды мама шла по арыку и наткнулась на дерево, с него осыпались ягоды – тутмайс. Белые с розовым, похожи на ежевику, приторно-сладкие. Они нас и спасли. Я не могла уже вставать, когда мама заставила ползти и есть эти ягоды. Вера послала письмо папе в Казахстан, чтобы он сделал вызов, и мы смогли приехать к нему. Вызов он прислал на всех. Когда мы приехали на станцию (Ташкент), то мне стало плохо. Меня забрали в лазарет. Подъехал поезд, ребята пришли за мной, и я убежала.