Сергей Переслегин - Око тайфуна

Противником готовящейся акции выступает лишь учитель Ташлинского лицея Георгий Анатольевич Носов, причем позиция Г.А. не до конца принимается даже его учениками. А действительно, «почему Г.А. так рьяно болеет за Флору»?

«Ты хорошо представила себе, как это будет?.. Этих мальчишек и девчонок будут волочить за ноги и за что попало и швырять в грузовики, их будут избивать, они будут в крови. Потом их перешвыряют на платформы, как дрова…»(2)

Значит, милосердие?

«Симон же Петр, имея меч, извлек его, и ударил первосвященнического раба, и отсек ему правое ухо. Имя рабу было Малх.

Но Иисус сказал Петру: вложи меч в ножны»(7).

Милосердие — основа педагогики лицеев, «этическая позиция учителя в отношении к объекту его работы, способ восприятия» (Игорь К. Мытарин). «Через милосердие происходит воспитание Человека»(2).

Здесь впервые пересекаются две основные линии романа.

«— …А теперь расскажите мне, пожалуйста, если можно, конечно, какова цель вашего пребывания здесь. (…)

— Я ищу Человека»(2).

Значит, Г.А. пытается воспитать Человека, Демиург стремится Человека найти. При его всемогуществе нет большой разницы между «отыскать» и «создать» — по сути, Ткач занят тем же, что и ташлинский учитель. Они повторяют и как бы продолжают друг друга. Расходящиеся линии романа оказываются гранями многомерного единства.

Оно не описано в романе и, видимо, вообще не может быть непосредственно описано. Динамическую Целостность порождает интерференция линий в нашем сознании, подобно тому, как в стереоскопе объемное изображение создается смешением плоских картин.

Мы привыкли к классической симметрии линий. Здесь же совсем иная — асимметричная геометрия. На тех, кто не сумел выйти «из плоскости обыденных размышлений»(2), она производит впечатление разобщенности.

Для структуры «Отягощенных злом» характерен «параллелизм сдвига». Эпизоды, образующие смысловую пару, связаны не зеркальным отражением, а, скорее, преобразованием текстового пространства-времени. На символическом уровне ситуации повторяются, на уровне непосредственного восприятия роман демонстрирует нам последовательно развертывающиеся грани реальности.

Вот делит человечество на козлищ и агнцев Колпаков, автор идеи организовать Страшный суд при помощи ядерного оружия. А вот позиция Аскольда:

«Перед нами выбор: либо мир труда, либо мир разложения. Поэтому у каждого тунеядца не может быть образа жизни, у него может быть только образ неотвратимой гибели, и только в выборе этого образа гибели мы можем позволить себе некоторое милосердие»(2).

Очень важно то, что Аскольд — ученик Г. А. Ведь «Демиург — творческое начало, производящее материю, отягощенную злом».

И постоянно повторяется центральный символ креста.

Идет на смерть Рабби. «Это же был для Него единственный шанс высказаться так, чтобы Его услышали многие! (…) Не оставалось Ему иной трибуны, кроме креста»(2).

Обречен Г.А. Оказалось, что в социалистическом Ташлинске крест — это единственная возможность заставить задуматься хотя бы десять человек.

Круг замыкается.

«Вы предали его, — сказал я. — Он так на вас надеялся, он до последней минуты на вас надеялся, ему в этом городе больше ни на кого не оставалось надеяться, а вы его предали. (Щеголь в фотохронных очках, кажется, пытался остановить меня: „Не забывай, с кем ты разговариваешь!“ И я тогда сказал ему: „Молчите и слушайте!“)…Вы сейчас послали его на крест. Вы замарали свою совесть на всю оставшуюся жизнь. Наступит время, и вы волосы будете на себе рвать, вспоминая этот день, — как вы оставили его одного в кабинете, раздавленного и одинокого, а сами нырнули в эту толпу, где все вам подхалимски улыбаются и молодцевато отдают честь…»(2)

Все повторяется и для учеников.

«…именно он. Иоанн, единственный из всех, встал с мечом в руке у входа и рубился со стражниками, не отступая ни на шаг, весь окровавленный, с отрубленным ухом, оскальзываясь в крови, хлещущей из него и из поверженных врагов, пока Учитель, сорвав голос, не подбежал к нему сзади и не вырвал у него меч»(2).

Странно выглядит параллель между Иоанном, Агасфером Лукичом, Игорем Мытариным. Здесь опять проявляется асимметрия масштабного преобразования. Символ образует не пара, как обычно, а триада. «Мытарин» — это ведь очевидный намек на мытаря, то есть на апостола Петра. «В традиции Петр представляет экзотерическую, всенародную сторону христианства… Иоанн же — эзотерическую сторону, то есть мистический опыт, открытый лишь избранным, немногим»(2). Фигура Игоря объединяет в себе эти противоположности.

Образ Агасфера, дополнительно дуалистичный, превращает триаду в гексограмму. Ученик Рабби, сотрудник Демиурга, он скупает жемчужины человеческих душ — занимается делом, всегда бывшим прерогативой Сатаны, по учению гностиков — равноправного партнера могущественного Демиурга.

Так, многократно пересекаясь, усложняется древняя система символов.

Однако, углубившись в изучение запутанной многосвязной структуры романа, неевклидовой сети его повествовательной ткани, гностической символики, мы так и не ответили на три исходных «почему».

Почему Флору ненавидят?

Почему эта ненависть носит всеобщий характер?

Почему Флору защищает Г.А.?

Собственно, на последний вопрос ответ был дан, но лишь на наиболее общем, символическом уровне анализа. Напомню: на этом уровне проявляется триединство образов Рабби, Демиурга и Г.А., причем точкой пересечения оказывается милосердие, рассматриваемое как ключ к воспитанию Человека. Проповедь добра и мира, попытка заставить людей задуматься и смерть во имя этого. С точки зрения символики не суть важно, что такое Флора и справедливо ли отношение к ней. Г.А. защищает ее именно потому, что ее ненавидят, потому, что защита Флоры — дорога на крест.

Но кроме общего и абстрактного, есть еще частное и конкретное, кроме вечного — злободневное. В предыдущей главе мы пытались взглянуть на «ОЗ» отстраненным взглядом Демиурга. Теперь пора вернуться из вневременья ради следующей грани ДЦ.

Повторяю еще раз — элементы Динамической Целостности возникают лишь при взаимодействии Книги и читателя, вернее, могут возникнуть. Критика, анализ, толкования — все это суть упрощения Книги, облегчающие ее понимание, адаптирующие ее к условиям и задачам определенной эпохи.

«Они не бегут во Флору, они образуют Флору. Вообще они бегут не „куда“, а „откуда“. От нас они бегут, из нашего мира… Может быть, на наших глазах как бы стихийно возникает совершенно новая компонента человеческой цивилизации, новый образ жизни, новая самодовлеющая культура?»(2)

Новая культура? Со своими, непостижимыми для нас ценностями? Тогда все становится понятным. В «Улитке на склоне» уничтожали непознаваемый Лес, чтобы сделать на его месте ровную асфальтовую площадку.

— эпиграф делает Лес символом будущего, и искоренение также оказывается символом. Страшным.

«…всячески препятствовать будущему запускать свои щупальца в наше время, обрубать эти щупальца, прижигать каленым железом!»(8)

Значит, Флору надо истребить, обрубить, выкорчевать… И только в выборе методов ее уничтожения общество может позволить себе некоторое милосердие.

(Собственно, потому и погиб Г.А., что назвал ташлинцам подлинную причину их ненависти. Причину, которую никто из них не желал осознать. Такое не прощают.)

Флора никому не мешает. Нуси — очень важно то, что он сын Г.А. и тоже Учитель — говорит: «Флора знает только один закон: не мешай. Никогда не желай многого… Хотеть можно только то, что тебе хотят дать»(2). Но Флора существует, и тем уже опасна для общества, и потому уже ненавистна ему.

Известно, что зародыши новой структуры уничтожаются Системой во всех случаях, когда они не подчиняют Систему себе.

Понятна ненависть к Лесу гротескной бюрократии Управления, но в Ташлинске-то кому понадобилось искоренять будущее?

Да все тем же:

«Кто больше всех кричит в нашем городе? Оглянитесь вокруг себя, присмотритесь, прислушайтесь, задумайтесь!

Очень громко, оглушительно кричат те (как водится), кто больше всего виноват в происходящем, те, кто не сумел воспитать, не сумел увлечь и отвлечь, не сумел привязать к себе, и в первую очередь те, кто был обязан все это делать, числился специалистом, получал за это деньги и премии: плохие педагоги в школах, равнодушные наставники на предприятиях, бездарные культмассовые работники. Они заходятся в крике, чтобы заглушить собственную совесть и оглушить тех, кто рядом с ними пытается разобраться, где же виновные.