Коллектив авторов - Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)
Инициатива масштабной критики молодой науки оказалась для Залкинда в карьерном смысле бесполезной – его вскоре отставили с поста главного редактора журнала, однако обновленная – дезинфицированная и унифицированная – педология еще несколько лет продолжала свое триумфальное шествие. Именно с начала 1930-х годов начинается широкое внедрение педологии в школу: этой кампанией руководили Н.К. Крупская и покаявшийся в своих «извращениях» П.П. Блонский. На основании педологического обследования, далеко не всегда проводившегося компетентными специалистами, детей сегрегировали по классам и школам в соответствии с их фактическим и психическим возрастом.
Эта практика вызывала критику учителей и родителей, однако бесперебойно продолжалась до июня 1936 года. В этот момент, совершенно неожиданно для активных участников процесса, Центральный комитет партии выпустил печально известное Постановление «О педологических извращениях в системе Наркомпросов». По замечанию А. Эткинда, «последовавшая сразу за ним серия приказов Наркомпроса ликвидировала все педологические учреждения и службы, изъяла из библиотек книги и учебники, создала в пединститутах единые кафедры педагогики, открыла курсы переподготовки бывших педологов, расформировала спецшколы всех типов»142. По подсчетам других исследователей, в течение шести месяцев после выхода постановления педология стала предметом обличения более чем в ста статьях и брошюрах143. Печальная участь ожидала и борца за чистоту педологии Арона Залкинда: он умер от инфаркта, выйдя с собрания, на котором было зачитано Постановление ЦК «О педологических извращениях…».
К июню 1936 года школа Басова и методика объективного наблюдения были давно вытеснены из публичного поля и, казалось бы, прочно забыты. Однако во второй половине 1940-х, благодаря тому, что на ведущих руководящих постах в образовании и психологической науке остались люди, которые хорошо помнили основные положения методики Басова (А.Г. Калашников, К.Н. Корнилов), оказалось возможным «контрабандой», в предельно упрощенном виде провести ее в качестве наилучшего средства борьбы с неуспеваемостью и второгодничеством.
Как бы тогдашние идеологи переизобретения «индивидуального подхода» ни стремились скрыть происхождение насаждавшегося ими метода, сами они прекрасно отдавали себе отчет, кому они обязаны лекарством от затянувшегося социального недуга. В архиве 1-го отдела Министерства просвещения сохранилось письмо о состоянии школьной психологии в СССР, которое было подготовлено для Женевского интернационального бюро воспитания в ноябре – декабре 1947 года, то есть буквально месяц спустя после совещания по второгодничеству. Текст, который предназначался к отправлению в Женеву, выглядит как квалифицированный пересказ работ Басова и его учеников:
Практическая психологическая работа в школах СССР осуществляется самими учителями. Мы считаем, что только сам педагог может по-настоящему изучить психологию своих учеников. Личность ребенка раскрывается в процессе его обучения и воспитания. Поэтому всякая попытка изучить ребенка вне этого процесса обречена на неудачу. Только учитель, повседневно наблюдающий за жизнью детей и внимательно следящий за их духовным ростом, обладает действительно полноценными возможностями изучения школьника, и в этом его не может заменить никакой другой посторонний обследователь. Поэтому у нас в СССР в обязанность каждого учителя входит широкое разностороннее изучение личности каждого школьника. Наши учителя внимательно изучают психологические особенности каждого учащегося, наблюдают за психологическим действием, которое оказывают на него различные педагогические мероприятия, следят за его психическим развитием, за духовным ростом его личности, обобщая результаты своего изучения в составляемых ими ежегодно индивидуальных характеристиках каждого учащегося.
Основной метод, которым они при этом пользуются, – метод разностороннего наблюдения за ребенком в естественных условиях его жизни в школе и семье.
Далее автор письма подвергает критике метод тестирования и разделения учеников по классам в зависимости от их интеллектуального уровня и способностей и снова возвращается к идее педагогического, а не психологического изучения: «Изучение учащихся, с нашей точки зрения, должно быть не констатацией достигнутого ими уровня развития и не основой для перевода детей из классов с более высоко развитыми детьми в классы менее развитых детей, а должно носить действенный характер. Оно должно помочь учителю, учитывая индивидуальные особенности ученика, добиться наилучшего развития в нем всех сторон его личности в обычных условиях работы школы»144.
Письмо в Женевское бюро построено таким образом, что метод наблюдения и индивидуальный подход оказались поданы в нем как истинно педагогические, тогда как система тестирования и психологического консультирования, практиковавшаяся до 1936 года, – как неэффективная и не оправдавшая себя на практике. Идея полного изгнания психологов из средней школы вряд ли пришлась бы по душе Басову: когда он говорил о естественных условиях наблюдения, он отнюдь не имел в виду, что такое наблюдение может быть доверено только работающему с детьми педагогу. Тем не менее его идеи оказалось легко приспособить к новой, «постпедологической» реальности.
Трудно с определенностью сказать, кто был действительным автором предназначавшегося для Женевского бюро письма, но рискну предположить, что к его составлению имел отношение вице-президент Академии педагогических наук К.Н. Корнилов: в документе описывается состояние исследований по психологии, с указанием точного количества тем, которые разрабатываются на кафедрах психологии в педагогических институтах, а также рассказывается об обучении психологии будущих педагогов и повышении психологической квалификации уже работающих учителей. Вовремя «раскаявшийся» и признавший былые ошибки Корнилов был одним из внимательных читателей работ Басова и автором предисловия к первому сборнику басовской школы «Опыт объективного изучения детства».
Так одно из поверженных течений педологии тайно восторжествовало над своим прежним победителем, – однако для М.Я. Басова этот триумф, к сожалению, был посмертным.
9. «Опыт лучших учителей»Все повороты в политике Наркомата (а затем Министерства) просвещения, начиная с «антиформалистской» кампании 1944 года, одной из главных своих целей ставили повышение персональной ответственности учителей за успеваемость их учеников. При этом их деятельность регламентировалась отдельной системой жестких запретов: учителям запрещали завышать оценки – и выполнение этого требования постоянно контролировалось через инспекторские проверки145, запрещали сокращать учебную программу, «прикреплять» отстающих учеников к сильным146, требовать от школьников формальных «подписок» и обещаний учиться лучше и, как мы уже видели, устраивать публичные проработки на пионерских сборах и классных собраниях.
Все это ставило учителей в весьма уязвимую и сложную позицию, в которой им требовалась настоящая – отнюдь не формальная – методическая помощь и хотя бы минимальный ресурс свободного времени. Нельзя не отметить, что повышение ответственности учителей сопровождалось и наделением их некоторыми привилегиями: 18 февраля 1948 года выходит Приказ министра просвещения РСФСР «О льготах и преимуществах для учителей начальных и семилетних школ», а вскоре эти льготы распространяют на учителей, директоров и заведующих учебной частью сельских средних школ.
Министр просвещения Алексей Калашников, а затем и его преемник – Александр Вознесенский, руководитель управления школ Минпроса Георгий Арнаутов и другие высокопоставленные чиновники прекрасно знали о том, насколько в этой ситуации был ограничен маневр учителей, особенно тех, кто преподавал в маленьких городках и на селе. Из года в год на коллегиях и совещаниях в министерстве, в педагогической и центральной прессе говорили о том, что курсы педагогики в училищах и вузах малополезны для студентов, а учебники педагогики наполнены мертвой схоластикой. Поэтому предложение И.К. Новикова о собирании «лучшего опыта учителей» оказалось почти моментально воплощено в жизнь: Новиков выступил с ним в первый из двух дней заседаний Коллегии, 16 октября 1947 года, а Калашников в своей заключительной речи 21 октября уже обобщал ответы учителей на вопрос об их методах борьбы с второгодничеством. На том же индуктивном приеме построено и цитировавшееся выше методическое письмо о проблемах второгодничества. Соответствующие инструкции немедленно получили и «Учительская газета», и журнал «Советская педагогика».