Коллектив авторов - Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Мы располагаем только двумя интервью об этом периоде и, следовательно, должны быть крайне осторожными, характеризуя тогдашний опыт в целом. Однако представляется, что рассказы тогдашних питомцев Эстер, переживших Холокост, по существу типичны для выходцев из довоенных еврейских семей и отражают устремления и опыт, характерные для этой среды. Нарративы структурированы в соответствии с такими темами, как переживание неудачной семейной стратегии ассимиляции, попытки уехать, чтобы спастись от антисемитского законодательства, и возрастание институциональных ограничений, с которыми сталкивались евреи. Эти рассказы отражают видение биполярного социально-интеллектуального пространства, в котором проходит водораздел между ментальностью городской буржуазии и «почвеннической»843 националистической традицией.

Так, например, в рассказе информанта B4 пространство летнего отдыха описывается как нетронутый, уцелевший источник «городской» интеллектуальной традиции 1920 – 1930-х годов – островок, где сохраняются ценности разрушенного мира, когда-то удобного и домашнего. Банк воспринимается как пространство оригинального мышления и творчества. Там была возможна «настоящая» интеллектуальная деятельность. Этот тип восприятия, как правило, подразумевает мощную потребность заархивировать и сохранить наследие Банка. Одним из центральных элементов этого наследия становится особый этос Банка, который, по мнению информантов, должен быть сохранен и преумножен. В этом рассказе неформальные пространства собственной семьи и обретенного благодаря Эстер Банка наделяются смыслом и ценностью благодаря одновременному воплощению в них начал еврейства и интеллектуализма (воскрешающих атмосферу буржуазной богемной среды), а также благодаря транслировавшимся через эти пространства ощущениям безопасности и доверительности в отношениях со старыми знакомыми, – все это вместе позволяло укрыться от грозного и чуждого мира государственного социализма.

Десятилетие, которое закончилось в 1956 году, повзрослевшие «банковские» дети вспоминали потом как золотой век каникулярных радостей – период, который ретроспективно был сконструирован как мифическая эра Банка (см. илл. 1, 2). Это было время рождения традиций, мифов, культов, игр и героев. В соответствии с придуманным Э. Левелеки «мифом об основании» Банк был объявлен королевством Пипекландия – конституционной монархией, в которой правил Пипек I, трехлетний малыш, все еще пользовавшийся горшком, а Эстер была провозглашена регентом, замещавшим Пипека во время его (постоянного) отсутствия. Эта конституционная монархия имела собственные традиции, которые создали ткань очень значимых ритуалов, основные объекты которых были развешаны на так называемой «стене тотемов» – деревянной конструкции, висевшей в столовой Банка (илл. 3). Долгая история традиций и ритуалов Пипекландии – бóльшая часть которых была создана легендарным поколением 1950-х – является своеобразным отражением телеологической логики социализма и его исторического дискурса, основанного на отмене или переписывании прошлого в соответствии с текущими историческими потребностями.

«Героическое время» закончилось в 1956 году, когда значительная часть семей тогдашней венгерской элиты была вынуждена эмигрировать после подавления революции.

Илл. 1. Реконструкция «тотемной стены» для выставки 2012 г.

Илл. 2. Открытие собственных «Олимпийских игр» в Банке (1954)

Илл. 3. Прогулка вдоль железной дороги в окрестностях Банка. Слева – Эстер Левелеки (1954)

Революция 1956 года обозначила глубокий водораздел в истории Банка. Мы провели 5 интервью с участниками летнего отдыха того периода – все они без исключения имеют еврейское происхождение. Из нарративов, полученных в результате интервью, с очевидностью следует, что двое опрошенных (информанты В18 и В22), родившиеся в 1942-м, и третий (В15), рожденный позже, в 1946-м, как «поминальная свеча» [Wardi 1992]844, конструируют в нарративах свою идентичность существенно иначе, нежели двое других – выходцы из семей высокопоставленных коммунистических чиновников. Мы решили не анализировать здесь подробно два последних рассказа: представляется, что в этих случаях ни еврейство, ни интеллектуальный статус не являются ключевым механизмом структурирования нарратива – в центре здесь оказывается борьба за формирование связного описания идентичности в тени значительных фигур родителей, что в результате порождает особого рода «пустые» нарративы.

Две интервьюируемые, родившиеся в начале 1940-х, появились в Банке в 1956 году в качестве уже относительно взрослых помощниц Эстер. Они принадлежат к особой когорте – к тем, кто пришел в Банк не ребенком, а подростком или молодым человеком. Они составляли сплоченную группу, сформировавшуюся на основе осознания общего жизненного опыта. Никто из них не происходил из рабочих или крестьянских семей, все они – выходцы из различных социальных групп – от мелкой буржуазии до владельцев фабрик; столь разнообразное социальное происхождение могло восприниматься как однородное только с точки зрения коммунистического государства. Информанты вспоминают о торжественном праздновании, когда – несмотря на все препятствия – все они в 1960 году были зачислены в университет, и считают это событие важнейшим определяющим событием своей жизни. Они были самыми младшими представителями поколения переживших Холокост – поколения, которое можно назвать покалеченным, раненым. Они были травмированы не только воспоминаниями своих родителей, но и отъездом многих друзей и членов семьи в Израиль во второй половине 1940-х годов и/или эмиграцией других друзей и родственников в 1956-м. Для них Банк был местом, где они узнавали друг друга и воссоздавали ту среду, которая во всех остальных случаях была доступна для них только в частной жизни.

Информант В22 родилась в еврейской мелкобуржуазной семье «без каких-либо религиозных убеждений», в маленьком, этнически разнообразном провинциальном городе. Для ее отца важнейшими аспектами национальной идентичности были вертикальная мобильность и культурная ассимиляция, а также возможность быстро приобрести буржуазное образование и получить доступ к высоким культурным достижениям. В 1944 году семья бежала в столицу от погромов. В22 рассказывает, что эти переживания внушили ее родителям глубокое и прочное недоверие к неевреям. Семья всегда критично и с ненавистью относилась к коммунистической идеологии и воспринимала социалистическое государство как силу, помешавшую их социальному восхождению и заставившую их вести постоянную борьбу за экономическое благополучие. Когда отец больше не смог заниматься тем, чем он занимался раньше, семью стали кормить женщины, открывшие маленькую обувную лавку. Рассказывая о своем первом лете в Банке, B22 говорит:

Дело происходило в 1957 году, это пятидесятые, и среда тех взрослых, которые были ущемлены в правах после Второй мировой войны. Мои родители должны были вести ежедневную борьбу за существование – нужно было прокормить семью. Все их усилия уходили на то, чтобы поддерживать повседневную жизнь.

B22 сообщает о том, что в Банк приезжали «совершенно обычные дети», в то время как дети тех, кто занимал высокие посты, оказывались там «в одном или двух исключительных случаях». В ее рассказе и в решениях, которые ей приходилось принимать (работа для английской радиостанции, отправка детей на учебу в западные университеты, дружба с представителями демократической оппозиции и т.д.), удивительно мало деталей, свидетельствующих о ее личной жизни, но сообразно прозападной и антикоммунистической установке жизнь венгерского общества снова и снова воспроизводится сообразно представлению о дихотомии городского и «почвеннического» начал. Информантка вышла замуж за христианина, происходившего из сельской местности, и говорит, что была удивлена, когда ее семья приняла его.

Информантка В18, дружившая всю жизнь с В22, родилась в семье интеллектуалов, принадлежавших к высшему слою среднего класса, чей статус также значительно понизился после коммунистического переворота. В18 описывает Банк как место, где после революции 1956 года она могла свободно переживать целостность мира, – и это переживание отчетливо контрастировало с ощущением распада, дискредитированности официального политического дискурса и нелепости претензий правящих кругов на обладание истиной:

Я глубоко переживала то, что произошло в 1956-м, как переписывали историю, превращая ее из месяца в месяц во что-то совершенно другое, – думаю, что это повлияло на всю мою жизнь. И после этого я попала в Банк, где вещи были самотождественны и означали то, чем они были. Вот что это было. В то же время в 57-м году проведение Банка было настоящим переживанием потери, так как бóльшая часть прежних здесь отдыхавших эмигрировала, и Эстер должна была реорганизовать его и пересоздать ценой кропотливого труда. Я никогда не была предана этой системе, хоть и знала с детства, что, если бы не Красная армия, мы бы не выжили.