Олег Верещагин - Про тех, кто в пути
Они мало кому доверяют, понимают, что будущего — хорошей работы, учёбы — у них никакого нет, чувствуют себя ненужными зачастую даже родителям, а опасностей ждут со всех сторон — от милиции, таких же компаний, всяких отморозков; знают, что государство про них вспомнит только когда пацанам настанет срок идти в армию, а про девчонок не вспомнит вообще.
Я бы тоже вырос таким, если бы не мечта о небе... Так что нечего возмущаться и надуваться.
Я присел на один из ящиков, возле гитары — в коричневом поцарапанном лаке, на настоящей пулемётной ленте, она стояла тут, как равноправный член компании. Кстати, кое-что необычное в окружающих меня всё-таки было, даже если исключить обрез, торчащий за поясом шортов у Петьки.
Они вели себя медлительно-спокойно, как будто сберегали силы — не было ни подтырок, ни приколов, ни шума, как обычно бывает в компаниях моих ровесников.
Лидка широко раскрыла пакет с шашлыками, начала ловко нанизывать на заточенные прутья капающие маринадом куски свинины вперемешку с крупными кольцами лука. Петька, присев, открыл пиво и протянул мне молча. Я секунду помедлил, потом сказал:
— Не, я не пью.
Мне почему-то казалось, что он будет настаивать или насмехаться, но он только кивнул и, отхлебнув сам, передал бутылку Коляну. Мелкий тоже отпил вполне привычно и вернул бутылку Петьке, даже не предложив Тону — очевидно, тощий тоже не пил.
Он как раз размещал над углями на кирпичах импровизированные шампуры, которые ему передавала Лидка. Закончив это дело, Тон кивнул мне:
— Передай гитару.
Я протянул ему инструмент. Тон пощипал струны, вздохнул. Остальные словно бы и внимания не обращали на то, что он собирается петь.
Петька ломал ветки для костра, Колян пощёлкивал по бутылке с пивом и смотрел в огонь, Лидка как раз уселась на ящик. Не рядом со мной, что печально... Но я успел только об этом подумать мельком, когда Тон запел, аккомпанируя себе «на три аккорда»:
Это было — не сон.
Наяву это было —
Я знаю.
Над обрезом земли
Поднималась,
Алела луна.
И манила меня —
К ней идти
И коснуться
Багрового края,
А под алой луной
Трав степных
Пламенела стена.
И я шёл —
Как во сне.
И ковыль
Щекотал мне колени.
Я прошёл сквозь луну
И за нею ушёл
В небеса.
Под ногой
Тонкий звон
Издавали резные ступени,
Холодили металлом...
А по небу —
Всплывали леса.
И металл прорастал
Под кроссовками
Свежей травою.
А потом —
Не кроссовка,
Сапог по траве той шагнул.
И я слился с тем миром,
Со всей этой странной
Страною,
И палаш на бедре
Тяжко перевязь
Вдруг оттянул.
Я ушёл по лесам,
Где сияли
Сапфиры-озёра,
Где в кипенье кустов
Окликали
Пришельца ручьи...
А над всем, словно шлемы
Вздымались
Гранёные горы,
Где вода, небо, воздух
Мои были —
Были ничьи.
Замок острым штыком
Протыкал
Предрассветное небо —
Ранним утром, когда
Я к излучине
Вышел речной.
Я вошёл в его залы,
Где крепко сплелись
Быль и небыль.
Я остался там жить.
Тех я помню,
Кто там был со мной...
Это было — не сон.
Наяву это было —
Я знаю...3
— Чьи это стихи? — спросил я.
— А что, понравилось? — усмехнулся Тон, не выпуская гитару и другой рукой переворачивая шампуры. — Мои стихи.
— Хорошая песня, — признал я.
— Он в газете печатался, — подал голос Колян. — Пока не напечатал... — младший хитро улыбнулся, а Петька и Лидка хором прочли:
Мэр наш славный книжки пишет,
Взял редактором жену.
В этих книжках излагают,
Денег нету почему.
— Это не шедевр, конечно, — добавила Лидка, — но Тон встал на учёт, как злостный хулиган и в газету ему путь теперь закрыт накрепко... Дай пивка, Петь...
— Не надо тебе... — проворчал Петька, но бутылку дал.
— А какие книжки? — не понял я. Лидка, булькнув пивом, пояснила: — Серию брошюр наш мэр выпустил на пару с женой. О кризисе развития родного города. Под эти брошюрки он кредит взял... в смысле, под их печать. А возвращал из горбюджета.
— Да ну его, — Тон побренчал на гитаре просто так. Я повернул шашлык, от которого уже вкусно попахивало. — Ты в гости приехал, на каникулы?
Я кивнул и вдруг сказал:
— У меня травма была... А тут от дома далеко, психолог сказал, что смена обстановки поможет мозги наладить.
— Разладились, что ли? — без насмешки спросил Петька.
— Вроде того, — кивнул я.
— Ну, тогда ты промахнулся, — заметил Тон. — С местом, в смысле.
И тут я решился.
— Это я уже и сам понял, — медленно сказал я, глядя на ребят. — Я вообще думал, что совсем чокнулся.
И я коротко, но подробно рассказал о том, что со мной случилось. Не обо всём — о магазине умолчал. Пока... Почему-то я был уверен, что смеяться надо мной не будут. И не ошибся.
Они не просто не смеялись. Они смотрели внимательно и серьёзно. Когда я понял, что они не собираются нарушать этой тишины, я сам спросил — может быть, излишне агрессивно:
— Я ни фига не понимаю, что тут происходит. А мне тут жить ещё больше двух месяцев, и мне ваш городок в целом понравился.
— А тебе и не надо ничего понимать, — нейтральным тоном сказала Лидка. — Всё очень просто, я тебе уже говорила: не суйся на аэродром, и можешь отдыхать в своё удовольствие. Так все делают. И местные, и приезжие.
— Я не все, — отрезал я. — И не вижу, что так делают в самом деле все местные. Или вы тоже не все?
— Мы ещё и не все местные, — сказала Лидка. — Проводить тебя до ворот?
— Что, пришёлся не ко двору? — я посмотрел на неё.
— Да нет, — пожала она плечами. — Просто дальше начинаются уже не разговоры, а дела, и довольно неприятные.
— Я не брезгливый. И никуда не тороплюсь. Мне тут нравится.
Они неожиданно захохотали — все четверо, но почему-то тоже необидно. Лидка, отсмеявшись первой, вдруг спросила:
— Мальчишки, расскажем ему?
— По-моему, можно, — солидно отозвался Колян.
Тон пожал плечами. Петька кивнул:
— Давай. Он, по-моему, не трус.
— Ладно, — согласилась Лидка. — Смотрите за шашлыками... Жень, это история долгая и совершенно невероятная. То, что ты сам видел, мало значит, ты всё равно можешь не поверить... Но слушай, раз хочешь...
До войны тут был аэродром. Когда его строили, старики говорили, что это очень плохое место. Что ничего строить тут нельзя. Но их никто не слушал тогда, думали, что они просто против авиации, тогда такое было, многие думали, что это от дьявола.