Олег Верещагин - Последний воин

Глава 9,

в которой друзья покидают Раздол — а позже выясняется, что у всех есть свои слабости

Так Эйнор не бил Гарава ни разу. Мальчишка стиснул зубы и терпел, хотя боль от перевязи со стальными бляхами очень скоро стала просто невыносимой. Кроме того, стыдно было смотреть в лицо Эйнора — белое, с закушенной до кровавой струйки губой и сумасшедшими глазами.

Но ещё ужасней были две мысли. Первая — сколько он причинил Эйнору неприятностей. А вторая… вторая мысль была о том, что Гарав не раскаивался в том, что сделал в Раздоле. Тоже ужасная…

Наконец Фередир не выдержал и молча стал оттаскивать рыцаря. Наверное, впервые в жизни. Тот сам швырнул перевязь и сел на постель, уронив руки.

— Что ты наделал? — спросил Эйнор убито. — Ты понимаешь, что натворил?! Мы же тут гости. Гости. Нас приняли, как своих. А ты… блудливый щенок!.. — но и это он не крикнул, просто сказал тихо. — Валар, зачем я тебя подобрал…

— Затем, чтобы мы остались живы, — сказал Фередир. Эйнор вздохнул и признался:

— Правда… Вот тебе и подобранный камешек…

Гарав попытался встать — он стоял на коленках возле своего ложа — опираясь на него руками. Не смог. Перевёл дыхание и всё — таки поднялся. Покачался и устоял.

— Отдай меня эльфам, — предложил он и не выдержал — застонал. Но коротко, заставил себя замолчать.

— Ну на кой ты им пёс? — с тихим отчаяньем спросил Эйнор. — Не казнят они людей. Тем более, ты им не присягал.

— Я её люблю, и она меня — тоже, — отрезал Гарав так же тихо, но решительно. — Я понимаю, что сделал гадость в доме, который нам оказал гостеприимство. Но я не раскаиваюсь.

— Младшие, — вздохнул Эйнор. — Младшие. Когда же вы научитесь думать головой.

— Не мы утопили Нуменор, — огрызнулся Фередир, беря Гарава за плечи. — Да — а–а… Орки обошлись с ним мягче, Эйнор.

Эйнор посмотрел мутновато от заботы. Гараву было всё равно. Жгучая боль, упрямство и какое — то дикое ликование его переполняли с головой.

— Не вздумай её украсть, — предупредил Эйнор севшим голосом. Такая мысль и правда мелькнула у Гарава… но он помотал головой:

— Нет. Этого я не сделаю. Не хочу, чтобы она прожила жизнь… мою жизнь в бегах от эльфов и людей. Я бы и ни на что вообще не претендовал, но она так захотела. И я благодарен ей…

— Ты хоть понимаешь, что у неё будет ребёнок? — спросил Эйнор. — Раз она тебе отдалась, то у неё будет ребёнок. У эльфов не бывает иначе!

Гарав посмотрел на Эйнора изумлённо, даже забыв про боль (а он стала жгучей — Фередир усадил Гарава на ложе и смазывал ему спину, обтирая кровь). Эта мысль не приходила ему в голову. Но Гарав был не тот, что два месяца назад. Не тот, что даже месяц назад.

— Я знаю, что от этого бывают дети, — сказал он. Теперь воззрился на оруженосца уже Эйнор. А тот продолжал: — И что с того? Когда сыну исполнится семь лет, я заберу его — к тому времени я уже буду рыцарем — и сделаю пажом, потом оруженосцем.

— А… — Эйнор открыл рот. — Ты… Ну… Да кто тебе его отдаст?!

— Да я и спрашивать не буду! — огрызнулся Гарав. — Больно, Федька!

Эйнор вскочил. Эйнор пробежался по по беседке. Эйнор пнул скамью.

— Ублюдок! — заорал он.

— Не спорю, — процедил Гарав, выгибаясь от боли. — А когда Фередир закончит, я пойду к Глорфиндэйлу и расскажу ему о случившемся между мною и его дочерью.

Эйнор побелел:

— Ну нет, — сказал он. — Ты у меня на службе, и рассказывать придётся мне.

— Не расскажет никто и никому, — послышался повелительный девичий голос.

Мэлет стояла на пороге. Фередир поднялся; они с Эйнором склонились. Гарав остался сидеть. Эльфийка подошла к нему, посмотрела на спину, забрала у Фередира льняной лоскут и сильно провела по спине мальчишки. Гарав, онемев от боли, запрокинулся… и обмяк. По спине разлилась мягкая прохлада и растворила эту пронзительную боль, проникшую было до самого позвоночника. Эльфийка, продолжая водить лоскутом по иссеченной спине мальчика, гневно посмотрела на Эйнора — ноздри тонкого носа раздулись и отвердели.

— Я иногда сомневаюсь, что люди — это люди, а не просто умные звери, — сказала она. — Почему ты решил, рыцарь Эйнор, что можешь платить за мой дом? И с чего взял, что ему нанесена обида?

Она говорила жёстко и твёрдо. Но голос Эйнора был не менее жёсток:

— Позволь мне решать, дочь Глорфиндэйла, об обидах дома твоего отца и паскудстве моего оруженосца. Это не женское дело. А вам не быть вместе, как не быть вместе воде ручья и дубу, что растёт на берегу. Мы уедем через час. А перед этим…

— Ты скажешь мастеру Элронду, что вы торопитесь в Зимру, тем более — что это правда, — отрезала Мэлет. Гарав поймал её руку обеими своими и прижался к ней щекой. С Эйнора он не сводил глаз.

— Вы хотите меня же заставить чувствовать себя виноватым? — спросил Эйнор зло. Фередир, окаменевший у стены, издал невнятный звук — на его лице мешались любовь к рыцарю и жалость к Гараву.

— Вот уж нет, — искренне сказал Гарав. — Какая вина? Это жизнь.

— Объяснил, — вздохнул Эйнор. — Как всё просто и легко объяснил. Право слово, я бы хотел побывать в твоей земле! Страна мудрецов!

— Тебе бы там не понравилось, — сказал Гарав неожиданно угрюмо.

Если эльфы и были удивлены желанием людей покинуть Имладрис и ехать к бродам, за которыми ждёт неподалёку армия Ангмара — они никак этого не показали. Продукты в дорогу, корм для коней и даже золотые монеты, переданные Эйнору — всё было как обычные сборы в дорогу друзей и союзников.

Спина у Гарава не то чтобы зажила, но не беспокоила. Он делал какие — то дела, седлал Фиона, потом — Хсана… и сам себе удивлялся — неужели он вот сейчас уедет? Неужели это возможно — сейчас уехать? Это не сон, не глупая сказка, не бред? Сейчас кончатся эти два дня счастья? Ему вдруг захотелось закричать и вцепиться в колонну, в коновязь, в косяк конюшни… На пришедших провожать эльфов смотреть не хотелось — Гарав немного оттаял когда увидел среди них мальчишек, которые прыгали с тарзанки. Они дружно помахали Гараву, а потом один из них подошёл к оруженосцу и — Гарав узнал одного из строителей песчаного замка — подал ему свёрнутый в трубку лист плотной бумаги. Гарав развернул — и улыбнулся: как живой, он сидел на дереве и налаживал тарзанку, а снизу глазели эльфийские пацаны. Поразительно живой рисунок окружала выписанная золотом и чернью виньетка орнамента.