Олег Верещагин - Мир вашему дому!

На небольшой площади, куда выводила улица, в центре ее, в кольце высохших деревьев, стояла статуя, повторявшая распространенный у Рейнджеров сюжет — держа в правой руке острием вниз длинный меч, воин закрывался от неба большим треугольным щитом. Около его ног, стоя на коленях, женщина прижимала к себе маленького ребенка; на ее лице читались страх и надежда.

Осторожный стук конских копыт внезапно заполнил площадь от края и до края. Борька остановил коня — зауми остались и затихли только через полминуты. Не постепенно, а как-то сразу.

— Шуточки, — тихо оказал мальчишка, и странные отзвуки несколько раз повторили его голос. Но произносил он совсем не «шуточки», а непонятное, нерусское слово.

Стараясь не прислушиваться ко вновь возникшему дикому эху, Борька выехал в другую улицу и, остановившись, спрыгнул наземь, держа полуавтомат в руке.

— Подожди тут, Раскидай, — сказал он и, не глядя, коснулся пальцами нежного конского храпа. Уралец фыркнул — от этого простого звука мальчишка почувствовал себя спокойней. И неожиданно понял — очень ясно — что город пуст. Пуст уже сотни тысяч лет, и эхо той жизни, которая была в нем когда-то, уже никому не повредит. Стало вдруг грустно. Борька по-новому взглянул вокруг, показавшись самому себе самовлюбленным дураком, явившимся на кладбище, как в музей…

Борька вздохнул, уже по-новому оглядываясь по сторонам. И вдруг увидел далеко-далеко, за лесами, пронзительные вспышки плазменных выстрелов.

Длинноногие, короткотелые — нескладные, но быстрые — вабискианские гуххи наметом понеслись прочь, подбадриваемые ударами и воплями, их бурая шерсть быстро сливалась с проламываемым подлеском. Выбежавшие на прогалину шесть или семь германцев, остановившись, стреляли вслед; двое всадников, скакавших позади, вздымая руки, полетели в траву обугленными ошметками. Появившийся следом джип с картечницей открыл вслед исчезнувшим вабиска ураганный огонь — роторы выли, проворачивая два двенадцатиствольных блока, извергавших вольфрамовую картечь со скоростью почти две тысячи метров в секунду.

Германцы — в армейской форме с элементами брони, серых кепи — один за другим опускали оружие, лишь картечница продолжала грохотать и реветь. Левее, у деревьев, драка еще продолжалась — четверо пеших вабиска в бронзовых нагрудниках поверх серо-зеленых мундиров и касках с пернатыми гребнями, отбивались ятаганами от тяжелых скрамасаксов троих хеерманнов.

— Кончайте с ними! — раздраженно крикнул высокий рыжебородый мужчина, морщины на обветренном лице которого походили на шрамы. — Мне что, самому спускаться к вам?! — он в ярости оскалил крепкие белые зубы, обернулся к поднявшемуся по склону холма хеерманну, который на ходу закрывал контейнер с алым крестом. В ответ на молчаливый вопрос медик так же молча покачал головой. Бородач зарычал, покачиваясь на месте, словно собирался упасть; двое тут же подскочили к нему, готовые подхватить, но он отстранил их и вполне членораздельно сказал: — Без карт мы ничего не сможем сделать.

Подошел совсем юный, лет пятнадцати, боец. Перекосив загорелое лицо, он пальцами сжимал края широкой рубленой раны на левом предплечье — кровь текла сквозь них.

— Помоги, — коротко приказал бородач медику. Мальчишка, синие глаза которого брызгали гневом и отчаяньем, закричал, не обращая внимания на ленточный сшиватель, который медик прилаживал на рану:

— Они нас предали! Она нас подставили! Русские свиньи, проклятые псы! Фриди убит, а эти опять ушли!

Тяжёлый удар кулака сшиб мальчишку с ног — он покатился по траве, заливаясь кровью уже из носа.

— Херцог! — гневно крикнул медик.

— Молчать!!! — взревел бородач. — И ты молчи, недоделок! — это уже мальчишке. — У русских тоже нет карт!.. Связист? Кому я там говорил об этом — соединяй снова!

— Не жрет, гадина.

В голосе Катьки Островой слышалось напряжение. Весь личный состав биостанции школы станицы Чернореченокая выстроился у бассейна и, перегнувшись через бортик, с напряженным вниманием наблюдал за плавающим по сложной траектории озерным щуренком — метровым острорылым поленом. Кусок специального корма медленно уходил на дно.

— Я говорил, что он только у Борьки берет" — сказал белобрысый тонколицый мальчишка лет одиннадцати. — Когда его кольцевали, он мне чуть пальцы не оттяпал, а Борька залез в бассейн и закольцевал.

— Где твой Борька?! — сердито спросил парень в полной пионерской форме. — Умотал в леса и развлекается, а у нас эта скотина скоро подохнет!

— Я визитировала, у них дома никого нет, — сообщила Катька, отводя с висков рыжие волосы.

— Вот он всегда так. — буркнул тот, что в пионерском. — Пошлет все, а за него доделывай…

— Ну и зря говорить. — флегматично оспорил скуластый, чуть раскосый черноволосый парнишка; он один не повис на заграждении, а стоял, прислонившись к столбу навеса и работал над экраном комбраса. — Много ты доделывал, когда подкинул идейку о комарах, а потом все бросил и удрал на стрелковые соревнования в Озерный. А Борис двое суток над этим делом сидел…

…Биостанция — с лабораториями, вольерами и садом — располагалась, как и все станции, около станичной школы. В школе училось почти двести ребят и девчонок — и, несмотря на каникулы, наступившие три дня назад, большинство из них проводили свое свободное время здесь… ну, или в лесу. Кое-кто улетел на каникулы в столицу колонии или вообще на другие планеты, но не многие. Ближайший молодежный центр был во Владимире-Горном — в Прибое только строился…

Ребята и девчонки на станции занимались в основном изучением природы Сумерлы и генетическими опытами, иногда выполняя мелкие поручения разных организаций; подобное положение дел было одной из основ земной адхократии — создание не структур, а людей, способных при нужде быстро формировать эти структуры на пустом месте, а по исполнении задания — так же быстро расформировывать их, не давая возникнуть мощной бюрократии. Станция, пионерский отряд, лес и традиционная возможность быстрого перемещения в пределах освоенной части планеты позволяли с недоумением воспринимать слово "скука".

Несчастного щуренка предполагалось выпустить осенью в цепь рек и озер, чтобы проследить точно пути миграции по установленному кольцу-маяку. Но рыбина и в самом деле ела только из рук Борьки Утесова — а тот третьи сутки пропадал в лесах на юге-западе.

Биологи еще какое-то время вполне бессмысленно изучали щуренка. Потом Катька вздохнула:

— Пойду еще визит кину. Вдруг он приехал?