Олег Верещагин - Не время для одиночек

— Колька! Ветерок! — закричал он. — А говорили, что с того света невозможно вернуться!!!

Мальчишке было примерно столько же лет, сколько самому Кольке — и на его лице читалась странная смесь удивления, радости, досады и явной неприязни. Он отбросил каблуком подножку и подошёл почти вплотную к улыбающемуся Кольке, отчётливо постукивая подковками сапог.

— Где же ты был, Ветерок? — спросил Райко — это был он. Пионеры между тем плотным кольцом окружили малолетних бандитов.

— Чем же ты занимался здесь, тёзка? — в тон ему спросил Колька. — Ловил неуловимых?

Колька Райко не ответил. Теперь его лицо вообще ничего не выражало. Он отвернулся и смотрел на то, как пионеры ловко вяжут схваченных — никто уже не пробовал сопротивляться. Некоторые, удивлённо переговариваясь, ворочали "вырубленных" Ветерком. Славка Муромцев так и не слез со своего "харлея" и смотрел на Ветерка — не очень высокий, худощавый, смотрел он как-то сонно и с полуулыбкой, даже не пытаясь вмешаться в разговор словом или делом. Колька заставил себя не смотреть на него — перед "Славяном" он робел. Всегда почему-то робел, и это был единственный человек, к которому Колька испытывал нечто подобное — смешно, перед мальчишкой своих лет…

— Придётся тебе иметь дело с полицией, — резко сказал между тем Райко.

— Награду за обезвреженную банду пусть пришлют домой, — невозмутимо ответил Колька.

Райко повернулся к нему так резко, что едва не опередил собственное изображение. И всё-таки и лицо и голос его остались спокойными:

— Тебе не надо было возвращаться, Коль.

— Ты боишься, что я всё-таки отобью у тебя Лариску? — невинно спросил Колька. Райко вздрогнул. Кажется, хотел сказать — выплюнуть скорей — что-то яростное, убийственное. Но сказал лишь:

— Не боюсь. В ту ночь Лариска поехала за тобой. Спешила, надеялась догнать и остановить. Её сбил на перевале большегрузник с рудой. Тогда ещё ходили частные… Насмерть.

Колька довольно долго молчал. Райко смотрел в сторону, постукивая сгибом пальца по шлему — равномерно и громко.

— Где она похоронена? — наконец глухо спросил Колька.

— Там же, где и все наши, Ветерок. У нас большой участок.

— Это был несчастный случай? — голос Кольки стал прежним.

— Полиция сказала "да", — Райко пожал плечами. — Но мне говорили, что — "нет". Не специально охотились, так получилось — но её убили. За старое. И чтобы не было нового. Вот с этим они крупно просчитались. Но её нет.

— Где убийцы? — Колька повернулся в сторону города, и Райко показалось, что в глазах у него слёзы… но это, конечно, было чушью — плачущий Ветерок. — Их арестовали?

— Арестовали, судили, сидят.

— Жаль, — тихо сказал Колька.

— Уезжай, Ветерок, — неожиданно резко, хоть и так же тихо, сказал — почти приказал! — Райко. — Ты тут никому не нужен, слышишь?! Уезжай!

— Нет, — улыбнулся Колька, Райко вздрогнул от кощунственности этой улыбки. — Я уже уехал один раз. Я думал, что будет хорошо Лариске… и тебе.

— А хорошо было опять только тебе? — вопрос был злой. — Как всегда, Ветерок?

— Не скажу, что мне было так уж хорошо; по крайней мере — не всё время. Чего я только не делал этот год… хотя — а! — Колька отмахнулся. — Я бы просто не вернулся, если бы мне было на самом деле хорошо. Я хотел домой. И я приехал домой. Вот и всё.

— Уезжай, — вновь, как твердят заклинание, повторил Райко. — Я не смогу тебя видеть — и не вспоминать о… о ней. Уезжай… — теперь он почти что просил.

— А почему бы не уехать тебе? — предложил, как ни в чём не бывало, Колька. — Потому что я — Ветерок, а ты — Колька "Стоп" Райко, предсовета "Охотников"? Потому что я никогда не был пионером? Потому что, в конечном счёте, Лариска предпочла меня? Какие там ещё веские причины?

— Ты в самом деле никогда не был пионером, но мы с тобой были друзьями много лет, — хрипло сказал Райко. — И я тебе сейчас говорю — убирайся из города. Ты одиночка. Ты ничего не видишь вокруг себя. И пусть с меня посдирают нашивки и значки, пусть полиция разорвёт с нами договор о помощи в охране общественного… но, когда тебя будут убивать дружки этих, — он мотнул головой в сторону бандитов, — я ни единого звена не пошлю тебе на помощь.

— Я в самом деле одиночка, ты верно сказал, — ответил Колька. — А одиночкам не нужна ничья помощь. И, если меня кто-то хочет убить — то я просто убиваю его раньше. Постепенно эта моя привычка приобретает известность и мне становится спокойно жить. Я так делал, ещё когда…

— Спокойствие, только спокойствие, — Райко в самом деле неожиданно успокоился. Повернулся, чтобы идти к своим, но задержался и вновь посмотрел на Кольку. — Я не знаю, где ты был весь этот год, но ты поотстал. Сейчас всё куда чётче, чем год назад. И ты едва ли сможешь остаться в стороне. Попомни мои слова. И ты — мне — на нашей стороне — не нужен, Ветерок.

— Солнце-солнышко, до чего знакомая песня, — комично вздохнул Колька, садясь на "харлей" и поддавая газу. — А если хочешь спокойствия — пейте бром, сеньор! Пейте бром! Старое, верное и надёжное, как мой мотоцикл, средство!

"Харлей" взревел и унёсся с заправки, кренясь на поворотах — тяжело и ловко. Вперёд, навстречу огням Верного.

Встречный ветер — забрало шлема Колька не опустил — срывал с ресниц Ветерка слёзы. И поэтому глаза его казались сухими.

Как и должно было быть.

2.

Эту часть города, примыкавшую восточным краем к имперскому сеттельменту, ещё не перестраивали. Тут, за глубоким, заросшим зелёным мусором, оврагом, руслом пересохшей в давние времена Большой Алма-Атинки (над которым позади полосы зелени возвышалась тонким золотым крестом знаменитая Церковь Тридцати Тысяч (1.)), вдоль дороги стояли старые, ещё до Безвременья построенные, чудом уцелевшие дома-особнячки, каждый на одну семью, каждый — в окаймлении садика.

1. В самом начале Серых Войн на месте этой церкви уйгуры похоронили заживо более тридцати тысяч русских детей. В огромный котлован сбрасывали живых и засыпали глиной, потом — следующий ряд. Затем разожгли на этом месте огромный костёр.

От Большой Алма-Атинки на юге города осталось озеро Кукушкина Заводь, питаемое подземными ключами. Между ним и другим озером — Гранитным — появившимся в разломе на месте старого стадиона, шла полоса леса, не столь давно объявленная общей парковой зоной. Так что, в сущности, улицу, на которой жил Колька, можно было смело считать городской окраиной, хотя когда-то это был почти центр Верного — тогда ещё Алма-Аты.

Но до тех мест ему предстояло добираться через весь восток города. Не самое спокойное место — хотя и не полные трущобы, которые располагались на юге. Тут жили те, кто имел постоянную (и традиционно плохо оплачиваемую) работу.