Олег Верещагин - Я иду искать. История первая
ТАКОГО он не видел никогда, если конечно не брать в расчёт телик, видео и печатную продукцию. Но весь объём виденного (в том числе — и вполне похабного порно, что уж греха таить!) мерк перед теми несколькими секундами, когда Бранка была рядом. А она совершенно спокойно уселась на травку, скрестив ноги, достала свой нож и принялась ловко отпарывать страшным лезвием рукава у рубашки (или куртки, Олег не мог понять до сих пор). При этом девчонка что-то мурлыкала без слов, а потом спросила:
— Ты знаешь какие песни? Только не для войны, их наши часто поют, тяжко слушать.
Она не стала объяснять — почему, а Олег, удивлённый вопросом, повернулся, забыв о виде Бранки. Девчонка смотрела на него ясным взглядом, и он рассердился на себя. Да что такое, в самом деле?! Она же неизвестно что про него может подумать — непохоже, что сама Бранка как-то неудобно себя чувствует, а он смотрит в сторону и краснеет, как морковка, которую они только что грызли! Ну девчонка. Ну красивая. Ну голая, так ведь только до пояса! И вообще, что в этом странного или неприятного?!
— Знаю, только я петь не умею, — наконец ответил Олег.
— А ты всё одно — спой, — попросила Бранка. — Какие у вас поют. Мне любопытно.
Она с усилием надпарывала крепкие нитки, то и дело кидая на Олега выжидающие взгляды. Тот снова находился в смущении. Вряд ли она поймёт «Нау» или ДДТ, а если попробовать вспомнить что из въевшейся против своей воли в память попсы, то эта девица чего доброго решит, что все жители Земли давно помешались. «Может, так и есть, » — отметил про себя Олег, но тут же безо всякой связи с этой мыслью вспомнил начало песни Высоцкого «Про несчастных лесных жителей». Высоцкого обожал слушать отец Олега, мама тоже любила, ну и мальчишке передалась некоторая увлечённость песнями этого архаичного для его времени барда. Правда, множество песен, приводивших в восторг родителей, Олегу были не очень понятны, но имелись и другие — о, так сказать, вечных вещах.
— Вот, — немного неуверенно протянул Олег, — одна... Только предупреждаю — когда я в походах пел — лесники от инфаркта помирали и медведи с деревьев осыпались.
Олег наговаривал на себя. Конечно, Вадим пел лучше, а тот же Юрка — гораздо лучше, но и у Олега был вполне приятный голос. Обычный мальчишеский дискант, местами ломающийся. Бранка выжидающе и подбадривающе молчала, и Олег, быстренько пробежав в памяти куплеты песни, набрал — для решимости — в грудь побольше свежего лесного воздуха и начал, посматривая на вершины деревьев:
— На краю края земли, где небо ясное,
Как бы вроде даже сходит за кордон,
На горе стояло здание ужасное,
Издаля напоминавшее ООН.
Всё сверкает, как зарница,
Красота,
Но только вот: в этом здании царица
В заточении живёт...
Он распелся, излагая душераздирающую историю — строчки припоминались сами собой. Но примерно со слов «и началися его подвиги напрасные» Олег обратил внимание на реакцию Бранки и чуть не подавился очередной строчкой. Бранка слушала совершенно серьёзно! Она воспринимала шуточную песню, как былину о подвигах неизвестного ей богатыря Ивана! Конечно, некоторые, а то и многие слова былины ей были непонятны, но общий смысл — вполне ясен. Олег так обалдел, что даже не расхохотался, глядя на серьёзное лицо своей спутницы — и продолжал петь на автопилоте...
— Тут Иван к нему сигает,
Рубит головы, спеша.
И к Кащею подступает,
Кладенцом своим маша!
И грозит он старику двухтысячелетнему:
«Щас, — грит, — голову те мигом обстригу!
Так умри ж ты, сгинь, Кащей!» — а тот в ответ ему:
«Я бы рад, да я бессмертный — не могу...»
Но Иван себя не помнит:
«Ах ты, гнусный фабрикант!
Ишь — настроил скока комнат!
Девку спрятал, интригант!
Я докончу дело, взявши обязательство!..»
И от эдаких неслыханных речей
Помер сам Кащей. Без всякого вмешательства.
Он неграмотный, отсталый бал — Кащей...
А Иван, от гнева красный,
Пнул Кащея, плюнул в пол,
И к по-своему несчастной
Бедной узнице зашёл...
— Хорошая песнь, — похвалила Бранка. — И напрасно клепал на себя — ты хорошо поёшь. У меня брат есть, так он певец настоящий, его все люди слушают, а мне думается — ты немногим хуже спел.
— Это же шуточная песенка, — попытался объяснить Олег, но Бранка возразила:
— Чего тут шуточного? Про Кащея не шутят, это не бер скомраший... Ну вот, готова обувка.
Она успела, пока Олег копировал Высоцкого, отпороть оба своих рукава, завернуть их внутрь самих себя так, что получились двойные матерчатые трубки, зашить один конец ниткой, вынутой из кисета на поясе, настлать внутрь травяную стельку и, обув эти«»пакеты«»на ноги, перетянуть их у верхнего края.
— Тебе не холодно без рубашки? — спросил Олег, разглядывая с немалым удивлением результат её трудов.
— Что ты, душно, — возразила Бранка. — Я же говорю — гроза идёт.
Но рубашку надела. А Олег и правда с удивлением почувствовал, что в воздухе повисло замешанное на духоте, тихое предгрозовое напряжение. Он пододвинул к себе шкуро-сапоги. Бранка поднялась на ноги:
— Давай покажу, как обувать...
— Сам разберусь, не муж вроде, — заметил Олег, стараясь вспомнить, как и что делала Бранка. А девушка нахмурилась:
— При чём тут муж?
— Ну это ведь мужа положено обувать и разувать, — щегольнул Олег познаниями в истории. И был огорошен ответом:
— Чего ради? Нет у нас такого обычая... А у вас есть?
Олег уклончиво пробурчал себе под нос нечто такое, чего и сам понять не мог. Мысленно он дал себе зарок — не забывать, что тут всё-таки другая планета — и обычаи могут быть другими, чем у славян, про которых он читал и учил. А обуваться и правда оказалось легко — шкура и ремни словно сами занимали нужные места, и когда Олег, справившись, встал, то испытал чудесное ощущение: нога была обута, защищена — и в то же время двигалась свободно, легко, не теряя контакта с почвой. Бранка, слегка насмешливо за ним следившая, пояснила:
— Это обувка горца. Лесовики всё больше лапти носят, а в городах данванскую обувь — похожа на ту, что у тебя была... А данваны у нас эту нашу обувку украли.