Коллектив авторов - Русские против пришельцев. Земля горит под ногами! (сборник)

– …Жилет самый лучший, патронов к тэтэ, «беретте»…

– В коробках?

– Я тебе что, в поле магазины буду снаряжать?

– Понял.

Закончив вооружаться, Глеб знаками показал Сому – отваливаем. Когда отошли подальше, продолжил инструктаж:

– Сейчас идем в допросную. Проведешь через охрану – и свободен.

– А не врешь? А если я шум подниму?

– А ты поднимешь? – прищурился Глеб.

Сомов понял, что на его месте лучше поостеречься, и отчаянно замотал головой.

– Башкой-то так не болтай, а то еще отвалится раньше времени. А чтоб ты шум не поднял, я тебя в конце свяжу и рот заклею. Успокоил?

Сом радостно кивнул. Такой выход из положения его вполне устраивал.

Через охрану прошли без проблем.

В первой комнате, кроме мальчишки, привязанного ремнями к железному столу, больше никого не было. Парень выглядел неважно. Правой ноги не было до колена. В животе кое-как заштопанная дыра. Лицо слева – сплошное месиво обгорелого мяса.

Тяжелое дыхание сопровождали мокрые хрипы.

Не жилец.

Во второй комнате стояли два стола, на них лежали пленники. Оба молодые мужики. Вид их был ненамного лучше, чем у мальчишки в первой комнате. Страшные ожоги пятнали тела и лица, мышцы зияли вырванными кусками, сиротливо торчали культи ампутированных рук и ног.

Над одним колдовал Айболит. Обернувшись на шум, раздраженно буркнул:

– Куда претесь? Ждите Грабера снаружи.

Глеб подтолкнул вперед Сомова, неторопливо подошел к Айболиту и вполсилы ткнул стволом в брюхо. Тот охнул, сложился пополам и тут получил рукоятью по основанию черепа.

Глеб бросил Сомову жгуты:

– Свяжи.

Пока тот возился, Глеб подошел к парню, у которого обе ноги были целы:

– Идти сможешь?

Тот попытался сесть, но не осилил и откинулся обратно на стол.

Глеб тяжело вздохнул:

– Прости, брат, но я вас таких не выведу! Вот ствол… Ты ж понимаешь, что из вас вытянут все. И даже то, что вы давно уже забыли. Я сейчас прикачу сюда еще одного парнишку из соседней комнаты… Ты уж не оплошай!

Парень благодарно улыбнулся и крепко сжал рукоять поданного пистолета.

Глеб обернулся к Сому:

– Пошли дальше.

Катя была в следующей комнате.

Увидев ее, Глеб скрипнул зубами и выматерился. Сом отпрянул в сторону и, пытаясь быть как можно менее заметным, съежился в углу.

Грудь была сожжена чуть не до кости. Левое бедро зияло огромной рваной раной. Посреди правой ладони виднелась сквозная колотая дыра и не было ни одного пальца, кроме большого.

– Девочка моя! Солнышко! – У Глеба защемило сердце и выступили слезы.

Катя открыла глаза. Спекшиеся губы прошептали:

– Папочка… Родненький… Прости…

Краем глаза Глеб увидел движение в углу. Резко обернувшись, поднял пистолет. Полковник Сомов, решивший, что наступил благоприятный момент для бегства, медленно крался к двери.

– Куда, сука?! Встал так, чтоб я тебя видел!

Сомов побледнел и суетливо засеменил в дальний угол.

– Доченька, как же так? – Глеб, не скрываясь, плакал.

– Папочка, мне страшно! Спаси меня!

– Да, солнышко, уже уходим, – повернувшись к Сому, Глеб прорычал: – Раздевайся, падла!

– Совсем? – испуганно проблеял тот.

– Нет, штаны и китель. Быстро!

Кое-как укутав дочь в не по размеру большие вещи, сверху Глеб надел жилет и шлем.

– Катюша, ты подожди немножко. Я сейчас. Надо одно дело закончить.

Схватив Сомова за шиворот рубашки, Глеб толкнул его к двери:

– Пошли.

Когда третий пленник был привезен в комнату к остальным, Глеб ткнул стволом полковнику в брюхо:

– Ноги вяжи. Да хорошо вяжи! Проверю!

Сом тщательно связал себе ноги. Глеб опрокинул его на живот и связал руки. Скатал из бинта кляп, засунул в рот и примотал для надежности скотчем. Подошел к парню с пистолетом:

– Я пошел за девушкой, которую с вами привезли, дверь оставлю открытой. Увидишь, что мы прошли, считай до ста и… – Помолчал, кивнул на Сома: – Этот вот мудак – заместитель коменданта. Полковник Сомов.

Глаза парня радостно сверкнули, и он многообещающе посмотрел на заскулившего Сома.

Глеб вернулся за дочерью. Было ясно, что идти она не может. Стараясь не тревожить раны, он переложил ее на каталку, с головой накрыл простыней.

Проезжая мимо комнаты, в которой оставил раненых мальчишек, он увидел, что Сомов, извиваясь ужом, ползет к выходу. Глеб захлопнул дверь перед самым его носом и торопливо пошел к выходу.

– Что там у тебя? – потянулся охранник к простыне.

Грохнул выстрел, другой, третий. Охрана полегла на месте.

Выкатив каталку в коридор, Глеб услышал позади один за другим три глухих хлопка. Чуть погодя – четвертый.

Броневик несся по узкой дороге, петляя между завалами.

Глеб вел машину одной рукой. Правой. Левая висела плетью. Скорей всего перебита кость.

Позади страшный по своей ярости прорыв к ангару. Две пули в животе, одна в легком, дыра в ноге и кучи трупов – итог кровавой бойни, которую устроил Глеб, спасая дочь.

Уже по дороге вколол сразу два тюбика промедола.

Мутило, кружилась голова.

Лишь бы добраться до своих… Лишь бы спасти дочь, а там пусть судят за сорванное задание. Просил же! Просил, чтоб не давали ей ходить в рейды. А! Что уж теперь! Лишь бы довезти, а там пусть хоть стреляют.

Два наблюдателя, облетавшие охотничьи угодья, замерли на лету. Перемигнулись бордовыми фонариками и устремились на север, туда, где над руинами клубилась пыль.

Старику и юноше снились разные сны, похожие до ощущения дежавю.

Сны о женщинах. Прав был древний ученый, фамилию которого старик забыл, а юноша не знал. Прав! Безумные подвиги и отвратительные преступления совершались ради великого бессознательного.

Старик выбрал подвиг, и женщина его не простила. Юноша решился на преступление, потому что девушка любила его.

К старику во сне возвращалась молодость. Юноше снилось, как он возмужал, убив первого врага.

В старческом сне летнее солнце, злое в тот год, выжигало сквер посреди огромного города, выжигало фонтан, захваченный детьми и голубями, и кафешку в несколько столиков. Они с женой заказали: она пиво, он сок, – и спрятались под цветастым тентом от жара и суеты. Она болтала (старик не помнил о чем; наверное, об отпуске или нарядах, о ребенке, которого она хотела, или карьере, которой она хотела больше), а он, тогда еще сильный и умный, мучился вопросом: как?! Как ей сказать?

– Меня призывают, – в конце концов бухнул он. – Прости меня.

Жена поперхнулась на полуслове: старику виделось, что зарыдала, что уткнулась в его грудь, но в действительности просто замерла с глупо приоткрытым ртом.