Олег Верещагин - Красный вереск [За други своя!]

— Покойней! — призвал он. — Похороны невинно убиенных зверями-горцами человеческих жертв!

— Каков слог! — восхищенно сказал Гостимир. — Бояне — ей-пра!

Гоймир тоже еле сдержал улыбку. Олег давно его не видел таким. А он продолжал:

— Похороны со сбором широкого народа, друзей наших из лесовиков и всех, кого собрать успеем… Вняли?

— Туман, — возразил Резан. — Разгони-от.

— Так, — кивнул Гоймир. — Завидки меня взяли, не укроюсь. Бойко рассказал кой-что, — посланец Квитко взмахнул ножкой дикой утки, которую обгладывал, — мол, в Каменном Увале склады стоят. Сотни две стрелков, с сотню выжлоков. Вот там-то и схоронят нас. Добровольцы до гробов есть ли?

— А как свет свят! — вскочил Холод. — Я ж понял! Гоймирко, то мое место! А вы-то дошли?!

Горцы зашумели, вскакивая. Идея Гоймира, неясная в деталях, действительно дошла до них в общих чертах.

— Я понимаю, Гоймир, — Олег встал, ~ что ты меня с удовольствием похоронил бы на самом деле…

— Угадал, — процедил Гоймир, глядя срезу потемневшими глазами.

— Ну вот, можешь и правда воображать, что хоронишь меня.

— Для тебя у меня вот что яма-выгребуха сыскалась бы, ясно?

Олег не ответил — Йерикка незаметно всадил в него локоть…

…О таких делах говорится: "Наглость — второе счастье."

Ранним утром конца августа, солнечным и тихим, но прохладным на околице Каменного Увала появилась похоронная процессия, шедшая, надо думать, издалека. Под торжественное и стройное пение более трехсот человек входили в весь со скорбными и значительными лицами. Слышно было, как рыдают женщины. Дети с испуганными глазенками цеплялись за матерей или сидели на плечах отцов. Впереди всех в полной красе шествовал величавый, могучий священник с окладистой седой бородой и вздетым на нее золотым крестом. Размахивая паникадилом, он густым, мощным басом выводил: "Спаси Господи люди твоея!" От всей процессии веяло патриархально-величественным духом народности, смирения и почвенности.

Над головами плыли семнадцать гробов, в которых возлежали покойники.

Патруль стрелков, попавшийся на околице, спешился и обнажил головы, за что был вознагражден благословением батюшки, а хор с новой силой грянул песнопение. Но навстречу уже спешил командир гарнизона — подбежав, он спросил скорее растерянно, чем сердито:

— Что это значит? Кто вы такие?

— Сыне! — прогудел поп. — Не препятствуй нам — в горести нашей! — вершить святой обряд над этими юношами, невинно павшими от рук безбожников, налетевших третьего дни на наше Крапищево… — и заревел: — О-о-о-отче на-а-аш… иже еси на не-бе-си-и!!!

Офицер, смешавшись, отступил и перекрестился. Он знал, что церковь в Каменном Увале — самая большая и почитаемая на всю долину, поэтому перекрестился и указал рукой:

— Проходите, святой отец. Не препятствую… Благословите!

— Благославляю, сыне! — и священник двинулся дальше, за ним — и вся процессия.

Если бы офицер не склонялся под благословение, он бы заметил, что при движении руки священника под распахнувшейся рясой сверкнули две гранаты, висевшие на армейском поясе. Не заметил этого и сам священник, но шедший сбоку белобрысый и тонколицый — словно с иконы — мальчишка, державший хоругвь со страдальческим ликом, заголосил тонко и неразборчиво, но достаточно ясно для идущего рядом попа:

— Де-еду-деду гранаты спрячь что на по-оясе вися-ат!..

Священник зыркнул вниз, помянул черта и ловким движением скрыл неподобающие сану предметы.

Гробы, сопровождаемые безутешными родственниками, среди которых почему-то было полно крепких мужчин, вплыли в церковь и были расставлены на возвышении строгим рядом. Местный священник готовился к отпеванию. В передний ряд с постными лицами набились православные офицеры гарнизона, спешащие выразить пропагандистское сочувствие…

…Олег и в самом деле почти уже умирал. Он лег неудачно, и рукоять автоматного затвора врезалась ему в спину у левой лопатки — сейчас это походило на тупой нож, казалось, этот чертов затвор уже пророс до сердца. Но покойники, как правило, не шевелятся, и Олег, мысленно подвывая в голос, молчал и не двигался. Весь его вид говорил, что бедный мальчик скончался в ужасных муках, оставшихся на его лице и после смерти.

Он вслушался в гулкие слова молитвы, звучащие где-то рядом. Стало жутко. Казалось, что сейчас он уже не сможет пошевелиться, даже если и захочет, не сможет открыть рот, когда начнут забивать крышку… Усилием воли он заставил себя успокоиться. "На свадьбе, конечно, было веселей", — подумал он, продолжая вслушиваться. Сейчас… сейчас…

— …Подаждь, Господи, оставление грехов всем прежде отошедшим в вере и надежди воскресения отцем, братиям и сестрам нашим и сотвори им вечную память… вечную память… вечную память…

…Ничего более жуткого и представить себе было нельзя. Белые покровы гробов отлетели с шелестом и хрустом, и в руках садящихся трупов зловеще сверкнуло оружие. Кое-кто шарахнулся к выходу, но скопившиеся там "родственники и друзья" уже нацелили свои стволы.

— Стой! — резко скомандовал Гоймир, соскакивая на пол с ППШ в руках. — Кто дрягнись — пулю промеж глаз!

Несколько шустрых, мальчишек пробежали вдоль строя, обезоруживая офицеров, которых сразу скрутили и побросали, как поленья, в угол церкви. Гоймир уже распоряжался:

— Пулемет — на колокольню! Мужики, окружай склады, начнете, как нас заслышите, одно передом не влезать! Резан, бери Гостимира, Данока, Одрина, Твердислава — караулы по околице сведите! Сквозь алтарь выходим! Батюшка, — обратился Гоймар к местному священнику, чудом сумевшему сохранить спокойствие, — то против религии вашей, но часом и дальше служите. Боле никому не казать носа наружу! Вперед!

Молча — только запаленное дыхание, взволнованное, сдержанное, только шорох подошв по камню коридора, потом — по земле — горцы и лесовики выскакивали за церковь и быстро разбегались в стороны. Охрана бдительно следила за округой, но и предположить не могла, что враг уже внутри обороны!

— Вольг, — Гоймир махнул Олегу рукой, и тот подбежал, обогнав остальных: — Те антенны-то видишь? Там связь их.

— Понял, — кивнул Олег. — Возьму Морока и Холода.

— Тебя подождем, — предупредил Гоймир. Олег сделал рукой знак братьям, снова оставившим свой ТКБ в лагере, и они втроем рванули через широкую улицу.

Бежали клином, Олег ощущал уже хорошо знакомое смешанное со страхом острое волнение, от которого все чувства становятся похожими на вытащенные из ножен клинки. Это не обессиливающий страх, это нечто другое, и даже мысль, что в тебя могут ударить из окна автоматной очередью, не пугает, а подбадривает…