Олег Верещагин - Я иду искать. История вторая

Но Авдотьев был хотя бы смелым человеком — не откажешь. И отличным стрелком. Нынешний же... Чубатов поморщился. Дело не в молодости. Обоим адъютантам Чубатова было по 18, но один из них вынес контуженного офицера на себе из того страшного ущелья, а второй, трижды раненый пулями горцев, все-таки поднял месяц назад людей в атаку, заставив партизан отступать в лес... Психолог был трус. Он даже тщательно маскировал офицерские наплеч­ники тщательно разложенным по плечам капюшоном. Можешь не стараться, яро­стно подумал Чубатов, стоя у затянутого пленкой-светофильтром окошка, такое говнище, как ты, ни одна пуля не возьмет. Убивают как раз тех, кто че­го-либо стоит. На тебя враг не потратится... но, кажется, потрачусь я, если ты не заткнёшься!!!

—  ...крах их дикарского мира! И я счастлив, что участвую в этих эпо­хальных боях, которые решают судьбу последнего не приобщенного к великой цивилизация уголка нашего славянского мира!

«Ты участвуешь, — подумал Чубатов уже с насмешкой, — как же! В эпо­хальных боях, — офицеру стало гадко. — В эпохальных! Двести тысяч против двадцати с небольшим — горских охотников и лесовиков-землеробов! Эпоха­льные бои! Скажи кому понимающему — уссутся со смеху! Эпохальные...»

— ...недостаточное влияние моральной подготовки. Идея! Солдаты должны во­евать за идею! Только идею можно противопоставить врагу, живущему по законам каменного века. После нашей победы мы уничтожим эту заразу, не ос­танавливаясь перед жестокостью, перед кровью...

Чубатов повернулся. Слушать разглагольствования о крови из уст это­го гугнивца было смешно и противно. В палатке он воюет лихо. А к себе ид­ти боится, потому что даже сейчас, пьяный, думает о снайпере, который сей­час лежит за камнем или сидит на дереве и ждет. Просто первого попавше­гося на глаза.

А психолог что-то все нес и нес о великом будущем, о совместном процветании всех народов континента под справедливым, мудрым к разумным правлением данванов, о том, как вражеские полчища (от еще, где же он их уви­дал — «полчища»?!) скоро поймут бесперспективность борьбы... и было все это так же бесполезно и тошно, как прокисшая овсяная каша. Поэтому Чубатов прервал его на полуслове:

— А войну эту мы проиграем.

Психолог подавился оставшейся половинкой слова, выпучил глаза, будто пе­ред ним возникла алкогольная галлюцинация. А Чубатов повторил даже с ка­ким-то удовольствием:

— Проиграем.

— Ты... ты... чего? — глаза крысеныша забегали, Чубатов следил за ним со злорадством. — Ты чего... ты меня... проверяешь, что ли?!

— Да ты не зыркай по сторонам, данванов тут нет... Я тебе говорю, что ду­маю, ты так и прими... — Чубатов хотел добавить «и передай», но удержался.

— Да как же мы можем её проиграть? — психолог медленно приходил в себя.

— Ты лучше мне скажи, как мы ее можем выиграть? — прямо спросил Чубатов. — За счет чего мы ее выиграем? 3а счет техники? Так я тебе как офицер ска­жу — в этих местах не техникой воюют, а бойцами. А наши бойцы одного хо­тят — живыми домой добраться. Одними хобайнами воевать будем? И не трещи мне, что у них там, у горцев, беззаконие и дикость. Это у нас — дикость узаконенная. Они там у себя, если подонка видят, то вешают его, а не подводят под его действия психологическую базу для изучения. Если насильник объяв­ляется — они ему хозяйство оборвут, и дело с концом, — скаламбурил Чубатов, — а не условное заключение дают. Если вор отыщется, они ему из пле­мени дорожку покажут — и все. А вместо законов у них, дураков, совесть. Поэтому и нет ни негодяев, ни насильников, ни воров. Дикая земля, понимаешь? Ты ж как сидел в своем Защеканске, так дальше школы нос и не высовывал, а я где только не был — и я тебе так скажу: если и осталось еще на Мире места, где люди по-людски живут — так это вот в этих племенах. Ну, может ещё у анласов, да у лесовиков кое-где, куда мы еще ручки шаловливые не протянули. И будь моя воля — я бы своих сына с женой из вашего цивилизованного рая в эту дикость переправил. Примут без проверки, потому что им Верья велит местью слабому гнушаться.

— Но эти горы — наша земля! — выкрикнул психолог.

— На хрена она тебе?! — рявкнул Чубатов, и крысеныша вжало в спинку кресла. — Ты ж на ней только срал и спал! Ты ж за всю жизнь ни финты не создал — ни ребенка, ни хлеба, ни машины, ни идеи хоть какой — паршивенькой, но своей! А они — они на этой земле живут. Как люди живут, а не как звери о двух ногах, в каких мы превратились. Вот и бегать нам до снега за эти­ми четами их, а потом будем сидеть на побережье, пока нас в воду не спих­нут, или пока данванам не приспичит — они все эти горы с землей сравня­ют, и вся недолга! И так и сяк мы тазиком накроемся. Им там, на своем Невзгляде, гордость под горло встала — непременно они хотят, чтоб горцы им поклонились в ножки и ключи от своих городов принесли, вот и гонят нас на убой. Только это им не хангары — это славяне, настоящие славяне, а не наз­вание! Так что во... — Чубатов сделал похабный жест, — ...во им ключ, и пусть себе вставляют его в... А ты пошел отсюда, сука! Вон! — Чубатов дви­нулся на крысеныша, но тот с неожиданной прытью вскочил и вылетел за по­лог.

Чубатов еще раз остервенело выругался и пинками вышвырнул следом пустые бутылки. Хотел присесть, но услышал голос адъютанта:

— К вам хангар из Панкова!..

...Выкатившись «на улицу» психолог окинул взглядом окрестности. Со стороны взгляд мог показаться орлино-оценивающим, но двое мальчишек лет по 15, одетых в форму разведчиков-хобайнов, засмеялись, и один из них зво­нко и презрительно сказал:

— Слизняк.

— Это ты мне?! — грозно вскинулся психолог и услышал спокойный ответ:

— Тебе.

Второй — рыжий, как анласы — выпалил:

— Из-за таких, как ты, наши парни гибнут! Жопу свою подтереть сами не мо­жете — а туда,с горцами воевать! Давай отсюда?

Психолог отвернулся, словно ничего не случилось, и зашагал к своей палатке. На ходу он убыстрялся и отчетливо гнул спину, пока не превратил­ся в скоростной крючок.

— Нажалуется, — с отвращением сказал рыжий.

— Плюнь, — посоветовал друг. — Заботы-то... пошли, сейчас вельбот будет.

...Высоко на склоне поросшего соснами холма, в замаскированной папоротником расщелине камня, лежал совершенно неподвижно одетый в бесфор­менное многоцветье максхалата мальчишка. Чуть сощурившись, он наблюдал за лагерем стрелков так внимательно, словно мог различать без бинокля все, происходящее в версте от него.

Собственно, так оно и было.

Его не очень интересовали частности вроде партизанской войны горс­ких славян и местных лесовиков. Это был лишь кусочек мозаики, которую надо собрать.