Олег Верещагин - Garaf

— Не узнает никто ничего, сожрём. Жрать хочу.

— Убьёт ещё. Проснётся и убьёт.

— Ну а как?!

— Давай других приведём.

— Ну иди, веди остальных, чего отдадут–то?! На пол–укуса! — прошипел зло крупный. Видно, этот аргумент был неотразим. Орки подобрались и стали тихо проникать в пещерку — держась у стенок, подальше от огня…

…Пашка проснулся именно от запаха. И первое, что сделал — заорал от ужаса, почти одновременно подумав, что, конечно, это сон–кошмар и сейчас он откроет глаза или его растолкает Димка, как было пару раз, когда он вопил по ночам.

Но страшные существа, пролезшие в пещеру, не исчезли — хотя и шарахнулись обратно, вопя ещё громче Пашки. Для них всё выглядело не менее жутко, но логично — страшный тарк проснулся (или совсем не спал, хитро караулил бедных орков, которые умирают от голода!!!) и сейчас поотрубает обоим головы огромным ножом (вчетверо короче их ятаганов), висящим на поясе.

Будь на месте Пашки его ровесник из местных — орков ждала бы именно такая судьба. Даже мальчишка холмовиков не преминул бы прирезать обоих «союзников» — просто из вечной вражды людей и орков. Но Пашка просто вскочил — и бросился вслед за этими чудищами. Не в погоню, нет — движимый лишь стремлением выбраться из пещеры (любой местный, сложись так дело, остался бы внутри, держа в одной руке нож, а в другой — факел или палку потолще).

Прямо за порогом мальчишке показалось (зримо вполне, он даже выругался удивлённо, что забыл открыть) — налетел лбом на дверь. Пашка рухнул на спину, въехав обратно в пещеру — чуть ли не в костёр.

И, услышав над собой хриплое рычание кого–то зверя, отключился окончательно. Честно сказать — просто от страха, не от удара…

…На самом деле, крупный урук–хай[20], ловко сваливший Пашку ударом щита, просто спросил у трясущихся возле камней уруков, которые ещё не верили, что спаслись от ужасного тарка — даже вполне спокойно:

— Кого вы тут испугались, мелкота засранная? Эгой, да это человек!

Вообще горные орки не держат рабов. Когда–то давно их предки–кочевники брали людей в рабство — как вьючных животных, женщин — чтобы «улучшать породу». Но те времена давно были забыты. Попавшие к ним женщины как правило быстро умирали от примитивного многократного насилия, детей так же быстро съедали, а мужчины ненамного переживали детей и женщин — их заставляли работать в шахтах. Это не было рабством в привычном, «нормальном» смысле слова, когда раб может прожить и десять, и тридцать, и сорок лет у хозяина — здесь человек просто работал на износ и умирал за какие–то недели, иногда — дни…

Сейчас решался важный вопрос, кто такой Пашка — мужчина или ребёнок. Большинство, вожделевашие просто пожрать, настаивали, что раз он без бороды, то он точно ребёнок, а что довольно крупный для ребёнка — так это и хорошо, можно поесть от пуза. Другая часть, апеллируя всё к той же бороде, замечала, что многие люди бороду как раз бреют, для ребёнка Пашка великоват, а Повелитель требует от кузниц выполнять урок по наконечникам стрел, кому железо–то и уголь в шахтах бить?! Третья группа — самая малочисленная, состоявшая из, по мнению прочих, «зажравшихся до рыгачки», урук–хайев — придерживалась особого мнения: человека, неважно, кто он, нужно просто продать в Карн–Дум, в тамошние рудники — из патриотического долга и чтобы заработать; завтра всё равно придут оттуда. Была ещё парочка орков, которые утверждали, что если закрыть глаза и отвернуться, то Пашка сойдёт за женщину. Но над ними издевательски посмеялись все три основные группировки спорщиков, а один из урук–хайев даже произнёс вдохновенную, хотя и краткую речь о нравственности и славных традициях орочьего племени, которые не допускают такого грязного скотства — и о том, как растлевающее влияют человеческие пороки на неокрепшие умы славной пещерной молодёжи.

Как водится в таких сообществах — победила демократия, то есть те, кто был лучше сплочён и вооружён. Урук–хайи.

Оценить своего везения — или как бы уж он на это взглянул — Пашка не мог в силу нескольких причин. Во–первых, он не понимал языка орков (впрочем, они и сами друг друга с трудом понимали). Во–вторых, ему было элементарно страшно. Так страшно, что страх затормозил — к счастью — все реакции и восприятие действительности. Мальчишке казалось, что он видит сон — окружающее даже стало нереальным. Пещера, вонь, факела, костёр, жуткие хари, визг, каменный мешок с деревянной решёткой, духота — всё было неправильным и несуществующим.

Как его сюда волокли — он не помнил начисто. Куда делась одежда — на мальчишке оставались джинсы и майка — тоже было неясно, во всяком случае, никто в этой ужасной толпе не щеголял трофеями.

Да что же это со мной?! Как проснуться?!

Наверное, мальчишка сошёл бы с ума — тихо и незаметно, как бывает в таких случаях и со взрослыми людьми (да со взрослыми даже чаще). Но к его плечу прикоснулись.

Пашка медленно повернул голову. Ему, собственно, было всё равно, просто привычка: хлопают по плечу — обернись.

Оказывается, в пещере он был не один был. Мальчишка испытал неожиданное и резкое облегчение уже просто при виде обычных человеческих лиц, хотя ещё недавно они вряд ли показались бы ему такими уж «обычными».

Его трогал за плечо парень на три–четыре года старше самого Пашки — в одних драных кожаных штанах, с длинными волосами неразличимого от грязи цвета. У стены пещеры сидел, положив руки на колени, мужик ещё на десяток лет старше, бородатый и тоже в одних штанах. Он в сторону Пашки даже не смотрел.

— Где я?! — с истеричной требовательностью спросил мальчишка. — Что это всё такое?!

Парень свёл брови. И Пашка вдруг понял: он не понимает русского.

Так значит — всё правда!!! Это на самом деле иной мир, а эти твари… о господи, эти твари — ОРКИ!!! Как в книжке!!! Да точно же!!! Пашка схватился руками за голову, чтобы мозги, превратившиеся в кашу, не выплеснулись через уши. И зажмурился, умоляя, чтобы он оказался сейчас в больнице с черепно–мозговой травмой — на него налетел КАМАЗ, и он получил множественные переломы и сотрясение мозга, он до конца лета проваляется в больнице — пусть! Но только не это!!!

Для длинноволосого парня, впрочем, действия Пашки выглядели вполне логичными и понятными: отчаянье попавшего в плен к оркам человека. Он похлопал мальчишку по плечу и мягко, но настойчиво, перетащил ближе к стене, где оказалась набросана какая–то тухлая солома. Усадил между собой и бородачом (тот равнодушно подвинулся). И снова что–то спросил. Пашка всхлипнул (нет, он не плакал, просто так вырвался воздух из горла) и сказал: