Олег Верещагин - Последний воин
— Оруженосец! Гарав! — окликнул вдруг мальчишку Нарак. Гарав чуть не уронил бокал, но князь смотрел с улыбкой, и Эйнор, о чём-то говоривший с Олзой, тоже улыбался.
— Мой князь… — Гарав поспешил к нему, про себя отметив, что произносить это — «мой князь» — было как-то приятно. Мельком подумалось, что в этих словах нет никакого самоуничижения, о чём любят разглагольствовать поборники всяких там свобод. Ведь мой князь — это значит не только то, что ты — его слуга. Это в какой-то степени и обратную связь означает… — Чем могу служить?
— Эйнор сказал мне, что ты… гм… — Князь не очень эстетично почесал рыжую бороду. — Что ты неким необычным образом научился петь. Может быть, ты продемонстрируешь нам своё искусство?.. Ториэ! — Поспешно подошёл немолодой просто одетый мужчина с лютней, с достоинством поклонился. — Подыграй юноше.
— С удовольствием, мой князь, — звучно и почтительно ответил тот, беря лютню. — Напой мотив, оруженосец.
Гарав растерялся. Даже испугался, пожалуй. Он беспомощно огляделся и понял, что — ужас! — на них смотрят практически все, да и тихо стало. Ну Мэглор… у-дру-жил.
Однако отступать было некуда. И, как всегда бывало в таких случаях, Гарав немного разозлился. Упрямым жестом вскинул голову…
— Я спою… спою дамам Кардолана — тем, которых я вижу здесь, и всем, кого родила эта земля…
Слушай песню мою,
Дева Первой Весны…
Для тебя я пою
Средь чертогов лесных.
Ты услышь в этой песне
Небес высоту…
Будем вместе мы в мире
Творить красоту.
Для деревьев твоих
Я создам певчих птиц,
А в лесах поселю
Ярко-рыжих лисиц.
Для цветов полевых
Сотворю мотыльков.
И красавцев лесных —
Серебристых волков.
Посмотри — ночь кругом,
В небе звёзды горят…
Лишь деревья твои
Меж собой говорят.
Взявшись за руки, мы,
Словно дети, идём…
Посреди звёзд и тьмы
Мы с тобою вдвоём…
Гарав только теперь понял, что его очень внимательно слушают. И дело не в том, что Ториэ, удивлённо бросивший на Гарава короткий взгляд, подыгрывает очень умело, нет… До этого он просто пел себе и пел… и думал, что поёт для Мэлет, которой так ни разу и не спел. А теперь понял, что слушают его все… Именно его. Не музыку, а песню…
— То, что я сотворил,
Я тебе подарю —
И однажды светил
Мы увидим зарю.
Мы с тобою пройдём
Через тысячу лет.
И мы будем вдвоём —
У любви смерти нет…[27]
В мгновенной тишине улыбающаяся и с блестящими глазами княгиня Гваэль чуть наклонилась к Гараву и поцеловала мальчика между бровей. Гарав вспыхнул, испуганно дёрнулся, проклиная свою дурацкую способность ярко алеть. А ещё поцелуй напомнил маму… и Гарав спрятал глаза:
— Благодарю… — прошептал он, отступая и не поднимая глаз.
— Бедный мальчик… — негромко сказала женщина Нараку, думая, что Гарав уже не слышит. — Не помнить своей семьи… а ведь где-то женщина ждёт, надеется… Если бы наш Олза…
Князь свёл брови:
— Дай вам волю — вы их будете облизывать от колыбели до гроба… Оруженосец, ты куда?! — загремел он, сводя брови, и Гарав застыл на месте и выпрямился. — Женщинам ты спел, а мужчинам?!
… — Вновь сотрясается земля от топота копыт,
И стонет ветер в ковылях, и сталь мечей звенит,
Высокий чистый звук рогов зовет нас за собой;
Бессчетно воинство врагов, и страшен будет бой.
Не подведет меня скакун, и верен мне мой меч,
И будет вязь священных рун в бою меня беречь.
И сердце рвется из груди в такт топота копыт,
И страх остался позади, а конь вперед летит.
Играет солнца на клинке безжалостный огонь;
Пока я жив, и меч в руке, не разожму ладонь.
Ложится под ноги трава, и ветер бьет в лицо.
Не места жалости словам в стальных сердцах бойцов.
И рухнул первый враг у ног: не я — так значит он,
От крови алым стал клинок — таков войны закон.
И снова рубящий удар, и снова звон клинка,
И снова страшный смерти дар несет моя рука.
Пускай в безжалостном бою хранит меня мой бог.
Ласкает меч ладонь мою, зовет к победе рог,
И под копытами земле опять назад лететь.
Награда сильным — побеждать, а побежденным — смерть.[28]
Ох — что тут было!!! Крики загремели отовсюду!
— За алые клинки!
— Дагор, Кардолан!
— Отлично, оруженосец!
— За нового барда!
А Нарак сдёрнул со своего пальца и надвинул на палец Гарава тяжёлый золотой перстень-печатку в виде скалящейся драконьей головы с двумя рубинами — глазами (перстень болтался, туда можно было всунуть второй палец мальчишки):
— За добрую песню об отважных мужах! Хоть пропей — твоё теперь!
От немолчного шума и тут же протянувшихся со всех сторон бокалов Гарав даже ошалел. А вскоре добавил себе обалдения ещё вином (как не выпить хоть по глотку с каждым, кто хочет чокнуться с новым певцом)… и к окончанию бала был в несколько раздрызганном состоянии, хотя и искренне-весёлом. Нет, тут на самом деле было весело! Совсем не так чопорно, как на киношных балах, чего Гарав в душе опасался. В результате до постели Гарав добрался в отличном настроении, хотя и с кружащейся головой, а за окнами уже начинало светать и просыпался город. Эйнор где-то задержался, а Фередир ушёл к себе, мурлыкая на ходу мелодию песни про алые клинки. С особой тщательностью сложив одежду, мальчишка выдохнул и упал на постель.
«Хорошо, мне тут нравится», — подумал он и глухо, приятно выключился.
* * *Юные обитатели дружинного двора, с которыми Гарав свёл шапочное знакомство на балу, были в основном упрощёнными или усложнёнными вариантами Фередира — драчуны, любители женского пола, пересмешники, мастера попеть и попить. В общем-то, это оказалось совсем неплохо — с ними было легко. А Гарав не был ни самым младшим, ни самым неловким, ни самым тихим — короче, его приняли как своего, почти сразу, после парочки состоявшихся-таки незлых проверок «на вшивость». Если хотелось одиночества — всегда можно было уйти в свою комнату. Можно было купаться в тёплом море — одному или толпой, как настроение. Можно — погулять по городу, даже просто без дела. Или — вот что не надоедало — ездить верхом, если не на охоту, то просто так. Если хотелось чего-нибудь нешумного — были среди оруженосцев и молодых рыцарей и такие, как Хеледир сын Гонда, любитель и, что главное и интересно, настоящий исследователь местных легенд и сказок — или Коль сын Дамбена, с которым можно было говорить о южных землях — о них он знал всё. Большинство людей тут были из северян или йотеод, многие — той же крови, что пригоряне, несколько чистокровных нуменорцев (кстати, один из них был белобрыс и невероятно этим гордился — в чём там дело, Гарав разбираться не стал).[29] А харадрима Карьятту Гарав помнил ещё с бала — весёлый и очень вспыльчивый, но добрый парнишка года на три старше Гарава, он был оруженосцем как раз у Коля, и его семья жила в Зимре уже лет триста или около того.