Владимир Ильин - Напряжение

— Семь лет, надо же. Это ж как ты их убить‑то хотел? — глубокомысленно произнес он, наклоняя банку с чаем над второй чашкой.

— Я не хотел! — возмутился я от всей души.

Сторож замер, налив совсем чуть — чуть.

— Не хотел я никого убивать! — вспыхнул я негодованием. — Страшно было и дышать хотелось. Вот и… Само оно, — буркнул, сдуваясь.

— Не хотел убить, и даже без ненависти… — Уже констатируя, кивнул своим мыслям и еле слышно добавил. — Сильная кровь.

Чай, наконец, достигнул кромки, вызвав чувство сухости во рту — будто кругов двадцать пробежал в летнюю жару. А потом… потом этот гад опрокинул в себя содержимое обеих чашек и с невероятным довольством наблюдал, как вытягивалось мое лицо.

— Это для бодрости варево, тебе ни к чему, — проковыляв к двери, криво ухмыльнулся он. — Устраивайся, малой.

Дверь неслышно хлопнула, разделяя два поколения. Тридцать лет разницы между молодым юношей, полным надежд и энергии, и увечным стариком, который тоже когда‑то верил в свою счастливую звезду и совсем не представлял себя никому не нужным калекой, сторожем на мизерном окладе. Тем не менее, жизнь распорядилась именно так.

Николай Иванович Росков не родился инвалидом, наоборот — в семье мещан с восторгом и замиранием сердца выслушивали чуть поддатого (как за такое не выпить!) и благостно улыбающегося фельдшера, десятый раз повторявшего счастливой родне — 'ваш сын абсолютно здоров… и он одаренный'. Отец, поговаривают, был рад чуть меньше, глушил водку и искоса поглядывал на супружницу — дар чаще всего передавался по наследству, а сам он, и все его предки таковым похвастать не могли, так же, как и у второй половинки. Дошло бы и до мордобоя, но тут прабабка проскрипела, что ее дед служил у князя Новгорода, и не абы кем, а дружинником. А это значит — ранг 'витязь', не меньше. Могло и проклюнутся через поколения.

Не был 'Коля' и дураком — оценки не ниже 'хорошо', внимательность, отличная память открыла бы ему дорогу любой университет. Тем более, что одаренных брали куда охотней, делая поблажки во время вступительных экзаменов.

Но кипела в крови жажда приключений, кружило голову внимание, грели душу восторженные ахи, стоило 'потянуться' за родной стихией ветра и слегка похулиганить. Что‑то било в грудь, требуя действий, подвигов и новых горизонтов. Николай не мог сидеть спокойно за партой, впитывая знания.

Так что восемнадцатилетие он встретил у вербовочного пункта отряда 'Древичи' — самого крупного и известного в Верхнем Новгороде. Слегка пьяный, полный куража, Николай чуть ли не приплясывал, ожидая, пока ему откроет дежурный. Пункт работал круглосуточно, зазывая к себе всех, кто хотел новой жизни или бежал от старой. Главное — дар и отсутствие кровной вражды за спиной. В общем, Коля подходил — о чем ему сообщили, забрав паспорт вместе с подписанным не глядя договором.

Учебка, тренировки, отработка совместных действий, немного математики, химии, физики, десантирование за полярный круг, посвящение. Десяток операций — для начала в периметре охранения, затем непосредственно. Первые трупы от собственной руки, шок, таблетки из металлического пенала, адреналин, кураж. Неделя пьяного загула — и все вновь повторяется. Лычки младшего лейтенанта, собственная боевая тройка. Перелеты по всему миру, которые уже не приносят удовольствия — потому что стали работой. Пятнадцать лет выслуги, по шесть — восемь операций в год, новые погоны и пять троек подчинения, солидный счет и мысли уйти в отставку.

А затем — новый вылет, тупиковая улица в железобетонных джунглях Токио и неестественно серьезный паренек в строгом черном костюме возле глухой стены, с алым гербом школы напротив сердца. И пули из шести стволов, которые никак не могли дорожку к, вроде бы, неподвижному телу. Зло загудел ветер, сжимаясь в хлыст под давлением воли Николая, вспыхнул рожденный даром огонь меж рук его зама Семенцова, дрогнула земля, перекрывая своим стоном близкий гул машин — отряд вовсе не растерялся, уже не в первый раз им доставалась сложная цель, совсем не желающая приблизить выплату призовых. Они попали, все трое — не так и сложно бить по так и не сошедшей с места фигурке. Чистая физика — давление, идеальная среда для горения, каменные стены горнила — все для того, чтобы три стихии, соединившись, ударили на порядок сильнее, чем поодиночке. Отработанная связка, обкатанная не единожды — на этот раз не повредила даже форму на плечах пижона, что так и стоял, рассматривая своих палачей с непроницаемым восточным ликом. А потом последовал ответ, вычеркнувший из списка живых две третьих отряда, превративший Николая в калеку… Ранг 'учитель' — это примерно танковый взвод. Танковый взвод, отработавший по узкому тупичку меж двух складов, в который, как оказалось, не они загнали Цель, а она привела их за собой.

Очнулся Николай в тюремной больнице — почему‑то их не стали добивать на месте, не увезли в родовые пыточные. Просто оставили умирать в каменном крошеве, под завалом из булыжников и арматуры. Новость подарила надежду — 'Древичи' своих не бросали, а значит, скоро их должны были вытащить, перевезти на родину, обеспечить целителей и протезирование. Страшно жалко было ноги и очень тревожила непослушная рука, но были бы деньги — и это тоже можно было решить.

От них отказались. Какая‑то большая политика, связанная со сближением двух империй. Не было 'Древичей' в Японии, не было отряда Николая Роскова, а были бандиты, допустившие разбойное нападение на аристократа из Великого рода. Наказание — гнить до смерти в сыром карцере местной тюрьмы, приговор назначен и приведен в исполнение. Год в заточении поставил крест на восстановлении ноги, полностью отказала левая рука. Добавился надсадный кашель и отек на ноге — здоровой. Забавно, но новая болезнь его спасла. По неведомому перекосу мозгов местных, они старательно лечили даже таких приговоренных, как он — чтобы вновь закинуть в камеру и продлить агонию. В санблоке удалось зацепиться языками с санитаром — индусом. Английский, приправленный языком больших денег, помог сблизиться и наладить отношения, а ключ — пароль от одного из анонимных счетов и вовсе сделал их близкими друзьями — достаточно близкими, чтобы направить письмо от Николая курьером в далекий Верхний Новгород.

Николай заказал 'Древичам' собственное спасение — комплекс мер с эвакуацией из режимного заведения на одну персону и перевозку домой. В письме очень рекомендовалось дать ему солидную скидку, но не было ни единой угрозы и бранного слова. Скидку дали.

Тем не менее, операция обошлась в большую часть отложенных на пенсию средств, остаток же их ушел на лечение — да и то не хватило. Из частной клиники выходил калека с перекрученной энергосистемой тела, неспособный ныне ни на что более, чем сметать порывом ветра листья и снег. Так появился в интернате дворник и сторож — в одном лице. Тут кормили, была постель (своего жилья не было, а квартиру родителей занял младший брат с семьей), не спрашивали о прошлом и предпочитали не замечать те дни, когда Коля нажирался водкой в хлам, пытаясь заглушить страшную боль во всем теле, приходившую с каждой резкой сменой погоды. В другом месте давным — давно бы вышвырнули… А тут была даже женщина… На которую он бы раньше и не посмотрел. Сейчас планка изрядно упала, на самое дно, как и вся его жизнь — так что рад был и такой. Жизнь встала в размеренную колею и неторопливо покатила, съедая день за днем. До сегодняшнего дня.