Коллектив авторов - Невеста зверя (сборник)

Медведица Катайи была подругой Акки Исмии. Постепенно Катайя поняла и это. Катайя всегда была рядом с ней и чувствовала то же, что и она, даже когда медведица находила себе кавалера. Катайя угадывала также разум медведя-самца, но остерегалась вторгаться в него. И это было только начало.

Шли дни, летели ночи. И вот в одну из ночей настали заморозки. В ту ночь Катайя легла спать рядом с медведицей, и та не отогнала ее. Когда Катайя тихо растянулась около медведицы, та подняла морду и обнюхала лицо Катайи, словно поцеловала.

Запах медвежьего дыхания запомнился Катайе на всю жизнь. И дрожь недоверия, которую она все еще чувствовала в медвежьем уме. И чувство облегчения, когда бурая подруга приняла ее, узнав прикосновение цирники.

Вскоре после этого медведица начала рыть зимнюю берлогу под корнями большой ели, откидывая землю на несколько шагов, а Катайя помогала ей – она раскидывала землю, повинуясь мысленному приказу медведицы. Она собрала еловую хвою, ветки низкорослой полярной березы и остро пахнувшего багульника, пучки вереска, траву и мох. А еще последние, подмороженные грибы шомья. Когда берлога была готова и медведица вползла внутрь, Катайя последовала за ней на четвереньках – в голове у нее шумело. Для нее едва хватало места, как бы она ни устраивалась, и она ощущала медвежью враждебность, но Катайя уже набралась ума-разума. Она погладила ум медведицы и стала уговаривать и успокаивать ее своими мыслями. Паста из божьих коровок, прослужив много месяцев, уже отваливалась от кожи Катайи. Она проглотила последние куски шомьи, прижалась к боку медведя и закрыла глаза. Снег падал на землю, и от этого в лесу становилась все тише, а медведица с Катайей спали все крепче.

Тишина росла, и Катайя росла вместе с ней. Ум медведицы наполнил тесное зимнее логово, и своим умом Катайя сосала его, откусывала кусочки, усваивала, а семя цирники зрело в ней.

Катайя впитывала в себя ум медведицы. Она сосала его, как медвежонок сосет грудь матери, и крохотные частицы тела Катайи перестраивались, становились другими. Заживо погребенная в берлоге, Катайя должна была умереть от жажды и ядов собственного тела, но те силы, которые управляли умом и телом медведицы, теперь правили и умом Катайи, и нечистоты ее тела превращались в телесные силы, а телесные силы превращались в сон. И все время разум бурой подруги подкармливал цирнику.

Катайя спала, спала и медведица, положив морду ей на плечо.

В середине зимы Катайя проснулась.

На секунду ее охватил удушающий страх. Покрытый изморозью потолок из сплетенных корней был всего в пальце от ее носа и глаз, а в воздухе сгустился запах багульника, земли, выделений и зверя. Она лежала, прижавшись к медведице, словно вросла в ее мех. От слабости и головокружения ее тошнило. Медведица забеременела еще в середине лета, и теперь цирника Катайи достаточно укрепилась, чтобы дотянуться до ума двух медвежат. Она почувствовала, что они готовы родиться, и поняла, что ей пора уходить. Позднее Катайя узнает ум этих медвежат. Хотя они маленькие и слепые и еще не родились, она уже успела с ними познакомиться. О да, ей еще суждено их встретить.

С великой осторожностью Катайя выползла из засыпанной снегом берлоги, оцарапав пальцы о край, обледеневший от их дыхания. Она знала, что, если оставить снежную дверь открытой, медведица может проснуться, и засыпала ее за собой, а хозяйку берлоги вновь убаюкала цирникой.

Затем она выпрямилась, поглядела на небо и подумала, что Акка Исмия, наверное, ждет ее.

Катайя шла к деревне, от голода едва волоча отяжелевшие ноги. Вся покрытая грязью, худая, как скелет, она пахла растертыми кровными сестричками, шомьей и медведем. Она не могла больше сказать, хорошие то запахи или плохие – они просто въелись в нее, слились с ней навсегда.

Ее ноги в истрепанных лаптях не чувствовали холода заснеженной тропы. Ее ум был и пуст, и полон. Катайя остановилась на своей любимой лужайке, где снег уже давно занес муравьиную тропу. Она вспомнила, как играла здесь всего несколько лун назад, и не узнала ту, прежнюю Катайю.

У тропы возвышался большой муравейник, и Катайя поняла, что женщины племени своей цирникой не дали медведям до него добраться. Какая-нибудь бурая подруга построила бы себе из этого муравейника берлогу, если бы ей не велено было держаться подальше от деревни. Теперь Катайя понимала это, потому что половина ее все еще мыслила, как медведица.

Она посмотрела на муравейник, и цирника разлилась в ней с такой свирепой мощью, что у Катайи закружилась голова. Над головой шумели ветви в зимней тишине, серое небо низко нависло над вершинами елей. А на снежной шапке муравейника показались черные точки. Муравьи не знали, что их выгнало из дома в это неурочное время, но высыпали наружу, подхваченные необоримой силой.

Катайя устало улыбнулась. Понимая, что это гордыня и злоупотребление цирникой, она быстро отослала муравьев обратно в муравейник, уснуть или умереть. Она опустилась на колени перед муравейником и сама засыпала снегом оставшиеся отверстия, чтобы мороз не погубил его обитателей.

Катайя выпрямилась и вздохнула. Она вновь пустилась в путь домой, но шаги ее теперь сделались быстрее.

Навстречу ей вышла Акка Исмия. Она, конечно, уже знала, что Катайя ушла от медведицы.

Все женщины племени собрались на поляне. Они выжидающе смотрели на Катайю. Она понимала, что после всех пройденных ею испытаний это, последнее, не должно показаться трудным. Но тем не менее оно было трудным. Нет важнее песни, чем песня цирникелы. Песня очень важна – она очищает, она говорит о том, что девушка овладела цирникой. Эта песня зажигает искру в душе у девочек и подтверждает: певица сделала то, что должно. Спеть песню цирникелы – один из самых важных поступков в жизни женщины.

Вдруг Катайя вспомнила, как Аэлла вернулась из леса, и глаза ее были полны ужаса и безумия. Аэлла упала на колени посреди круга и кричала так долго, что у всех заболели уши. Женщины молча ждали, когда Аэлла успокоится. Наконец она подняла грязное, залитое слезами лицо, и дикое выражение исчезло у нее из глаз. Тогда Акка Исмия подняла ее на ноги и сказала: «Это была ее песня».

Теперь рядом с Аккой Исмией в круге женщин стояла Катайя. Несмотря на головокружение, она постаралась гордо выпрямиться. Взглянув на нее и ласково, и сурово, Акка Исмия задала ритуальный вопрос:

Голос старухи был мягок, но требователен.

Катайя знала ответ. Да, она была полна медведя, медведь словно рос внутри нее, в груди билось медвежье сердце; даже теперь она чувствовала ум спящего медведя, как вторые мысли, как чужака внутри себя – но чужака такого знакомого.

Катайя поискала слова:

Она приободрилась, услышав в своем голосе новую силу. Ее душа наполнилась воспоминаниями о лете. Ужасное и прекрасное – вот слова для лета, которое она провела, укоренившись в пролеске, врастая в мох, не отпуская медведя ни на минуту из своих мыслей. Она знала медведя, как может знать только его невеста.

Катайя задрожала, вспомнив тот день, когда медведица ударила по вереску тяжелой лапой, и из-под когтей метнулась змея – черная, блестящая, ядовитая. Медведица одним ударом разорвала ее пополам и съела, рыча и фыркая.

Медведица нашла дохлого лося, но за той же добычей пришел и седой волк. Когда волк подошел ближе и заметил Катайю, она не успела даже испугаться, как медведица с басовитым рычанием показала зубы, и волк боком отбежал в ельник. Медведица защищала ее, свою молчаливую, упрямую тень, как часть своей жизни.

Послышались смешки – эти слова Катайи были очень смелы. Никто и подумать не смел о том, чтобы обеспокоить медведя во время спаривания. И в песню эти слова были вставлены только для красного словца, а священное медвежье имя и вовсе вслух упоминать было не принято: его заменяли прозвищем «Бурый». Но Катайя помнила ужас и возбуждение, когда огромный медведь покрыл ее медведицу всего в нескольких шагах от нее. Она чувствовала горячие мысли медведицы, рычащей от горько-сладкого вожделения, пока самец пыхтел и ворчал, слегка кусая подругу за шею.