Артур Кларк - Рассказы
Первое впечатление от великого произведения искусства всегда неповторимо. А тут ещё оно усиливалось тем, какой предмет был изображён. Я первым из всех людей узнал, как выглядели юпитеряне, — да-да, передо мной стоял юпитерянин, несомненно изваянный с натуры, изваянный рукой подлинного мастера.
Узкая змеиная голова была повёрнута ко мне, незрячие глаза смотрели прямо в мои. Верхние две руки, как бы выражая отрешённость, были прижаты к груди, две другие держали инструмент, назначение которого не разгадано до сих пор. Мощный хвост — видимо, он, как у кенгуру, служил опорой для тела — был распростёрт по полу, подчёркивая впечатление покоя.
Ни лицом, ни телом он не походил на человека. Так, совсем отсутствовали ноздри, а на шее виднелось что-то вроде жаберных щелей. И всё-таки эта фигура глубоко тронула меня. Я никогда не думал, что художник может так победить время, преодолеть барьер, разделяющий две культуры. «Не человек, но так человечен!» — сказал о скульптуре профессор Форстер. Конечно, — многое отличало нас от творцов этого мира, но в главном мы были близки друг другу.
Мы ведь способны по морде собаки или лошади, отнюдь не родственных созданий, догадываться об их чувствах. Так и здесь мне казалось, что я понимаю чувства существа, которое стояло передо мной. Я видел мудрость, видел ту твёрдость, спокойную, уверенную силу, которой, например, проникнут знаменитый портрет дожа Лоредано кисти Джованни Беллини. Но угадывалась и печаль, печаль народа, который совершил безмерный подвиг — и понапрасну.
До сих пор остаётся загадкой, почему эта статуя оказалась единственным изображением юпитерянина. Вряд ли у столь просвещённого народа могли быть какие- нибудь табу на этот счёт. Возможно, мы узнаем, в чём дело, когда расшифруем надписи на стенах маленького зала.
Впрочем, назначение статуи и без того понятно. Её поставили, чтобы она, одержав победу над временем, приветствовала здесь того, кто когда-нибудь пройдёт по следу её творцов. Наверно, именно поэтому она сделана намного меньше натуральной величины. Видно, они уже тогда догадывались, что будущее принадлежит Земле или Венере, а это значит — существам, которые выглядели бы карликами рядом с юпитерянами. Они понимали, что физические размеры могут оказаться таким же барьером, как время.
Через несколько минут я отыскал своих товарищей и вместе с ними направился к кораблю, спеша рассказать про своё открытие профессору, который весьма неохотно оставил работу, чтобы немного отдохнуть, — всё время, пока мы находились на «Пятёрке», профессор Форстер спал не больше четырёх часов в сутки. Когда мы выбрались из пробоины и вновь оказались под звёздами, металлическую равнину заливал золотистый свет Юпитера.
— Вот так штука! — услышал я в радиофоне голос Билла. — Профессор передвинул корабль.
— Чепуха, — возразил я. — Он стоит там, где стоял.
Но тут я повернул голову и понял, почему Билл ошибся. К нам прибыли гости.
В двух-трёх километрах от нашего корабля стояла его вылитая копия — во всяком случае, так казалось моему неопытному глазу. Быстро пройдя через воздушный шлюз, мы обнаружили, что профессор, с припухшими от сна глазами, уже развлекает гостей. Их было трое, в том числе — к нашему удивлению и, честно говоря, удовольствию — одна прехорошенькая брюнетка.
— Познакомьтесь, — каким-то тусклым голосом сказал профессор Форстер, — Это мистер Рэндольф Мейз. Автор научно-популярных книг. А это… — Он повернулся к Мейзу: — Простите, я не разобрал фамилии…
— Мой пилот, Дональд Гопкинс… моя секретарша, Мериэн Митчелл.
Слову «секретарша» предшествовала короткая пауза, почти незаметная, однако вполне достаточная, чтобы в моём мозгу замигала сигнальная лампочка, Я не выдал своих чувств, однако Билл бросил на меня взгляд, который красноречивее всяких слов сказал: «Если ты думаешь то же, что я, мне за тебя стыдно».
Мейз был высокий, лысоватый, тощий мужчина, излучавший доброжелательность, без сомнения напускную — защитная окраска человека, для которого дружеский тон был профессиональным приёмом.
— Очевидно, это для вас такой же сюрприз, как и для меня, — произнёс он с чрезмерным добродушием. — Никак не ожидал, что меня здесь кто-то опередит. Я уже не говорю обо всём этом…
— Зачем вы сюда прилетели? — спросил Эштон, стараясь не показаться чересчур подозрительным.
— Я как раз объяснял профессору. Мериэн, дайте мне, пожалуйста, папку. Спасибо.
Достав из папки серию прекрасно выполненных картин на астрономические темы, он роздал их нам. Это были виды планет с их спутников, сюжет достаточно избитый.
— Вы, конечно, видели сколько угодно картин в этом роде, — продолжал Мейз. — Но эти не совсем обычны, им почти сто лет. Написал их художник по имени Чесли Боунстелл, они были напечатаны в «Лайфе» в 1944 году, задолго до начала межпланетных полётов. А теперь редакция «Лайф» поручила мне облететь солнечную систему и посмотреть, насколько фантазия художника была близка к правде. В сотую годовщину первой публикации репродукции опять появятся в журнале, а рядом будут фотографии с натуры. Хороню придумано, верно? В самом деле, неплохо. Но появление второй ракеты несколько осложняло дело… Что-то думает об этом профессор? Тут я перевёл взгляд на мисс Митчелл, которая скромно стояла в сторонке, и решил, что нет худа без добра.
Мы были бы только рады другим исследователям, если бы не вопрос о приоритете. Можно было наперёд сказать, что Мейз израсходует здесь все свои плёнки и полным ходом помчится обратно на Землю, махнув рукой на задание редакции. Как ему помешаешь — да и стоит ли? Широкая реклама, поддержка прессы нам только на пользу, но мы предпочли бы сами выбрать время и образ действия. Я спросил себя, можно ли считать профессора тактичным человеком, и решил, что беды не миновать.
Однако на первых порах дипломатические отношения развивались вполне удовлетворительно. Профессору пришла в голову отличная мысль — каждый из нас был прикреплён к кому-то из группы Мейза и совмещал обязанности гида и надзирателя. И так как число исследователей удвоилось, работа пошла гораздо быстрее. Ведь в таких условиях опасно ходить в одиночку, и прежде это сильно замедляло дело.
На следующий день после прибытия Мейза профессор рассказал нам, какой политики он решил придерживаться.
— Надеюсь, обойдётся без недоразумений, — сказал он, слегка хмурясь. — Что до меня, то пусть ходят, где хотят, и снимают, сколько хотят, только бы ничего не брали и не вернулись со своими снимками на Землю раньше нас.
— Не представляю себе, как ми им можем помешать, — возразил Эштон.