Коллектив авторов - Полдень, XXI век (июль 2011)

Но что-то всё-таки надо сказать, наверное. Пусть мысленно. По-русски.

Конечно, можно было бы сказать эдакую лёгкую речь обо всём и ни о чём. (Оживление в зале.)

Возможно, что такая речь позабавила бы публику Говорят, что мастера по таким речам имеются не только там, в капиталистических странах, но и у нас, в советской стране. (Весёлое оживление, аплодисменты.)

Но, во-первых, я не мастер по таким речам. Во-вторых, стоит ли нам заниматься делами забавы теперь, когда у всех у нас, большевиков, как говорится, «от работ полон рот». Я думаю, что не стоит.

Ясно, что при таких условиях хорошей речи не скажешь. И всё же, коль скоро я вышел на трибуну, конечно, приходится так или иначе сказать хотя бы кое-что. (Шумные аплодисменты).

Вот как-то так. Или так…

И, пожалуй, помянуть.

Вино, употребляемое умеренно, весьма хорошо для желудка, но когда пить его слишком много, то производит пары, унижающие человека до степени несмысленных скотов.

Много и не надо. Чисто символически. Глоток. За упокой русского маэстро Ерохина! И в его лице – за здоровье русского народа не только потому, что он – руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение. Щэни дэда! И ещё имеется, допустим, sense of humour. Чего не отнять у Князя как у неотъемлемой части русского народа, того не отнять. Даже Бульдог жирный признал!

Хванчкара. Прекрасное вино! А запах!

А… запах? Что за… 3-запах! Как будто мартовский приблудный кот пометил стакан! Да не как будто! 3-запах! Откуда на Ближней – кот?! Собаки – да. Охраняют покой Князя денно и нощно. Тем более, откуда здесь тогда кот?! Здесь, внутри, в зале заседаний. Вот же! Здесь! 3-запах-х-х!

Даже интересно! Ведь запах!

Отставил стакан. Крадучись, в неслышных джорабах пошёл по запаху. Даже интересно! Не Лысика же вызывать! Лысик со всей своей гвардией ещё получит своё, если выяснится, что… Кот! Какой кот?! Почему кот?!

Но ведь запах! Наглый! Как сорок седьмой ход, C:g2 х!

Ковёр, диван…

Запах, запах! Извилистой цепочкой.

Столик, буфет…

Запах, запах! Нескончаемой цепочкой.

Камин…

Камин! Последнее звено в цепи!

Вчера на ночь протопили для Князя. Март – мозглый месяц. Ещё не остыл камин. Угли сникли, но пепел ещё горяч. А запах! Какой кот?! Почему кот?! Но ведь оттуда!

Присел на старческие корточки. Жар в лицо. Вывернул шею, заглядывая туда, вверх – в чёрную мохнатую замшевую сажу. Ты кто?!

И – крик. Сперва глухой и прерывистый, словно детский плач, быстро перешедший в неумолчный, громкий, протяжный вопль, дикий и нечеловеческий, – в звериный вой, в душераздирающее стенание, которое выражало ужас, смешанный с торжеством, и могло исходить только из ада, где вопиют все обречённые на вечную муку и злобно ликуют дьяволы.

И откровенной издёвкой (как поссать на могилу злейшего врага) – предупредительное: М-р?

Сноп искр!

Щэ́ни дэ́…

Да!

До трех лет Персиваль Тис рос обыкновенным мальчиком.

Он посещал прескул, играл с другими ребятами в догонялки и знать не знал, что в мире существуют проблемы посерьезнее поцарапанного носа или сломанного игрушечного грузовика. Но в три с ним случилось то, что в одночасье сделало его взрослым. В буквальном смысле. Он заболел, и заболел не какой-нибудь там банальной скарлатиной или коклюшем, через это проходят многие дети. Болезнь, которая сделала его взрослым, была очень редкая, во всем мире только пятьдесят два человека болели такой болезнью, и название у нее было сложное и неприятное – прогерия. (Или, если хотите, синдром Хатчинсона-Гилфорда.)

Конечно, заболел он гораздо раньше, еще не будучи Персивалем Тисом, – в тот самый момент, когда один не в меру шустрый сперматозоид во время первого же слепого свидания влез на молодую симпатичную яйцеклетку, сопя от страсти (так позднее объяснил это Тису его новый приятель Стив Дрю. «Как озабоченный прыщавый подросток, первый раз увидевший голую девчонку», – вот точные его слова). Все это время болезнь таилась в нем, как вздрюченная гадюка под вздрюченным камнем, поджидая случай выскочить из своего вздрюченного укрытия и вонзить в него свой ядовитый зуб (после третьей затяжки Стив становился ужасно красноречив). И то, что в три года только намечалось, к шести годам окончательно вылезло наружу. Персиваль перестал расти, точнее перестало расти его тело, зато голова раздулась как воздушный шарик, личико уменьшилось, стало птичьим, нос превратился в клюв, а нижняя челюсть исчезла совсем. За недели, проведенные в больнице, пока проводились все необходимые обследования, Персиваль пристрастился к комиксам. Однажды ему попался комикс про то, как марсиане напали на Землю и, расхаживая в гигантских треножниках, жгли все вокруг огненным лучом. Глядя на себя в круглое настольное зеркальце, Персиваль думал, что так, наверное, и выглядели марсиане.

К концу своего пребывания в больнице Персиваль окончательно превратился в маленького старичка. Череп облысел и покрылся пигментными пятнами, на руках сквозь морщинистую кожу проступали голубые жилы. Он не понимал, почему его выписывают из больницы, если он еще не поправился. Потом он начал догадываться, что его отпускают домой умирать. В тот день, когда мама привела его домой (в дом, который он успел почти позабыть), он впервые пошутил. Он сказал: «Мама, когда мы пойдем рядом по улице, все будут думать, что я твой дедушка».

Вот как мать мальчика Алина Тис узнала, что у ее сына синдром Хатчинсона-Гилфорда. Когда она пришла в больницу за результатами окончательных анализов (Персивалю исполнилось уже шесть), медсестра в белых колготках (да, на ней были эти ужасные ажурные белые колготки) бросила на нее испуганный взгляд и, быстренько закончив разговор (она как раз весело болтала по телефону), умчалась в кабинет с замазанной стеклянной дверью. Через минуту она появилась и, стараясь не глядеть на мисс Тис, зашла за стойку и сосредоточенно стало искать что-то в своих бумагах. Наверно, разбежавшиеся мысли. Входя в кабинет, Алина знала, что не услышит ничего хорошего. По правде сказать, еще дома она на всякий случай приготовилась ко всему. Даже к тому, что врач произнесет эти страшные слова: «Мэм, у вашего сына лейкемия». Но то, что она услышала, выдавило из нее истерический смешок. «Лейкемия? Господи, по крайней мере, медики знают, что с этим делать. А вот что делать с этой штукой?» Со старостью, которая сорвалась с цепи и пожирает твоего ребенка у тебя на глазах.