Коллектив авторов - Полдень, XXI век (декабрь 2010)

В пять пятнадцать я спустился на нижнюю палубу. Коридоры грузового отсека мрачными арками уходили вдаль.

Говорили, что отсутствие господина У помешало экипажу эффективно освоить все пространства «Уззы». Но мало ли о чем говорили на борту «Уззы».

Ксенопсихолог Вероника ожидала меня на нижней палубе.

«Где-то здесь хранятся бусы и стеклярус для туземцев».

Обычно такие шутки проходят на ура, но ксенопсихолог даже не оглянулась.

Так же решительно она отвергла мои попытки воспользоваться скоростным лифтом.

«Говорят, только Черный Ганс знает эти закоулки. Ну, может, еще ремонтные ублюдки Бековича», – попытался я завязать разговор, но ксенопсихолога мои взгляды на тайны корабля тоже не заинтересовали. Без нее я бы сразу заблудился в бесчисленных переходах. Все эти титановые колонны, клинкетные двери, раздвижные мостики; казалось, их теневая сторона покрыта сизым налетом какого-то грибка (может, виртуального).

«Черный Ганс редко говорит об этих этажах».

Ксенопсихолог и на этот раз не обернулась. Тогда я окончательно предал Черного Ганса. «Он чокнутый, – твердо сказал я. – Он цитирует «Гамлета», чтобы подчеркнуть уровень моего незнания. Он играет в шахматы с рыжим Конрадом, чтобы намекнуть на его интеллектуальный уровень».

Обычно в таких случаях спрашивают: а каков этот уровень?

Но ксенопсихолог Вероника не спросила. Я видел ее плечи, обтянутые зеленой мягкой тканью комбинезона. Видел бедра, обтянутые той же тканью. Каждое ее движение волновало меня, вызывало тысячи ассоциаций. И вызывало совсем уж непонятную тревогу: зачем она меня вызвала? Отчитает, как только что сделал капитан Поляков? Спросит, чем я развлекаюсь, оставаясь наедине, и как оказался на борту «Уззы»? Кажется, тут все помешаны на бегстве. Всю жизнь мы бегаем друг от друга. Человечество со дня творения пущено по кругу. Железный Драйден бегает от силовых структур, господин У – от Железного Драйдена. А потом выясняется, что Железный Драйден на самом деле возглавляет Модуль, а господин У, напротив, не собирается ступать на построенный им корабль. Да, стармех Бекович знал, как заронить в меня сомнения. В конце концов, захват Лаваля действительно мог быть спровоцирован, чтобы на борт «Уззы» попал еще один террорист…

Но я не террорист!

Я всего лишь марсовый!

«На «Уззе» всё спокойно, – произнес я больше для себя. – На Земле многое мешает, правда? – ксенопсихолог не обернулась, и я предположил: – Наверное, доктор Голдовски завершит, наконец, свои исследования по реликтовым монополям. Это ведь знаковая работа…»

«…для дураков».

Я решил, что ослышался.

«Наверное, он завершит, наконец, исследования пространственных дыр. Люди давно мечтают мгновенно преодолевать самые невероятные расстояния. – На секунду мне показалось, что я заинтересовал ксенопсихолога. – Доктор Голдовски знаменит. На Земле формулы доктора Голдовски можно увидеть в самых неожиданных местах. Их часто используют, как украшение. На Мэдисон-авеню, на Красной площади, на Тибетском базаре, даже на футболках…» «…для дураков».

Мы остановились у металлической двери.

Больше я не пытался заинтересовать ксенопсихолога.

Она стояла совсем близко, и я затаил дыхание. Меня влекло к ней, но я ощущал непонятный холод. Так смотрят из комнаты на ледяную метель, украсившую окно морозными узорами. Сейчас дверь поднимется, подумал я, и все придет в норму. Сейчас дверь поднимется, и я увижу все те же, как на Земле, как в кают-компании, как в индивидуальных кубриках, диванчики, круглый стол, ну, может, овальное трюмо, в котором ксенопсихолог Вероника каждое утро любуется своим ледяным совершенством…

Но дверь поднялась, и я увидел белые кучевые облака над узким заливом.

Да, грандиозные медленные белые кучевые облака над темным узким заливом.

Ладно, сказал я себе, сдаваясь. Пусть будет так. Если в корабельной оранжерее идут грибные дожди, и там живут бесчисленные муравьи, раздавить которых ничем невозможно, значит, в кубрике ксенопсихолога Вероники могут плыть по настоящему небу белые настоящие облака. Конечно, уместнее бы смотрелись уютные домашние кресла, китайские росписи, полки с живой музыкой, коллекции загадочных артефактов, существенных для профессии ксенопсихолога, но уж ничего не поделаешь. Что есть, то есть. Умеренный солнечный свет (это в килевой-то, самой узкой части «Уззы»!) нежно ложился на мелкую рябь узенького заливчика, в котором отражался ажурный мостик, на котором стоял розовый фламинго.

Поднимаясь по мостику, я машинально протянул руку.

Сквозь голографическое изображение рука проходит свободно, она никогда не встречает препятствий, ну разве что на долю секунды свет ломается, как в колеблемой воде, но, вытянув руку, я с ужасом натолкнулся на живые тугие перья, и птица изумленно и оскорбленно вскрикнула.

Настоящее проходит шаг за шагом, сказал бы китаец Лай.

Экран (наверное, все же экран… не может тройной борт корабля оказаться столь прозрачным…) в каюте ксенопсихолога был огромен. Мы буквально повисли над медленными течениями черной бездны, над неподвижной перевернутой над нами звездной рекой – безбрежной, размазанной, как чудовищные зарницы. А приглушенный солнечный свет все равно падал неизвестно откуда, и темная вода нежно поблескивала, и медленно вставали над головой грандиозные белые облака.

Coma Berenices…

О чем она сейчас спросит?..

О моем отце? О господине У? О том, как я представляю себе Чужих?

Краем глаза я видел в воде странно увеличенное отражение ксенопсихолога.

Она медленно развела молнии зеленого комбинезона, и он мягко упал на пол к ее голым ногам. Все происходило в тишине. Она не просила меня отвернуться. И лишь потом опять пошел мерный, ни на секунду не стихающий гул, похожий на накат невидимого океана. Может, это гудело мое сердце. Не знаю. И еще я видел крошечное тату на левом бедре Вероники – китайский иероглиф на счастье.

Братья… Предел знания… Большой разум… Путь терпения… Раздвинутая решетка…

Гламурная кисо («…ты ведь уже бросил на Земле девушку…») долгое время целовалась с закрытым ртом, но потом многому научилась. («…Эдем – это недалеко, если хорошенько в себе покопаться…») Мысли в моей голове смешались. До меня дошло, наконец, что вся моя предыдущая жизнь была лишь прелюдией, чудовищно долгой прелюдией к этому вот узкому заливчику, каким-то образом занявшему килевую часть «Уззы», к звездному провалу под нами, к переодевающейся женщине, к оскорбленному фламинго на мостике…

Я был полон самых странных подозрений…

На Земле гламурные кисо проводят жизнь среди цветов, ковриков, затканных веселыми котятами, среди чудесных шелковых сердечек, крылатых ангелочков, ручных зверей, картин, написанных светящимися ночными красками, а здесь…