Коллектив авторов - Полдень, XXI век (октябрь 2011)
С малолетства Зина умиляла родителей страстным интересом к живописи. Девочка без устали готова была разглядывать альбомы, ходить по картинным галереям – как будто искала что-то. В семь лет она заявила: «Хочу рисовать по-настоящему». После непродолжительного совещания Подольские наняли учителя живописи. Отчитываясь об успехах юной ученицы, тот с удивлением отметил, что Зина стремится изобразить нечто, известное ей одной. Так, на первом же занятии девочка попросила мсье Леже научить её рисовать лестницу…
Две пары взбираются по спиральной винтовой лестнице, уходящей в небо. Первая пара уже наверху, и облака задевают их волосы. Наверху страшно, но они держатся за руки. Вторая пара ещё весела – под ногами лишь несколько нижних ступеней.
Снова и снова Зине грезилась эта картина. И не было её ни в альбомах, ни в музеях. И то, что рисовала Зина, выходило не так, не верно. Как-то раз, отчаявшись, она рассказала о картине подруге maman, княгине Вельской.
– Деточка, что ты убиваешься так? – заявила та поникшей Зине. – Есть же запасники музеев, может, в них твоя картина и прячется. Ну? Вытрем глаза да составим план визитов?
Так Зина оказалась в запасниках Эрмитажа. Объяснила старому реставратору, Кондратию Фомичу, что ищет. Тот оглядел Зину, слегка прищурившись, и предложил следовать за ним. Картина висела на стене. Всё было так – и лестница, и пары, – и немного не так, как во сне. От полотна веяло временем. Не стариной, но идущим, пульсирующим временем, затягивающим внутрь себя.
* * *Зина приходила в Эрмитаж целый месяц – пока не случилась беда. Maman внезапно слегла. Осунулась, похудела до восковой прозрачности и беспомощно улыбалась. Через неделю её не стало.
Восемнадцати лет от роду оказаться во всем свете одной – не самое простое для балованной домашней девочки. Выяснилось, что имение дохода почти не приносит, слава богу, долгов за ним не было. Зина тихо жила в старом доме. Визитов ей почти не наносили, сама она общества соседей не искала. Сменялись времена года, шелестели окружавшие усадьбу тополя, и томило смутное предчувствие: так будет не всегда.
В тот день ей с самого утра было радостно, ясно, звонко. Нарядившись в розовое маркизетовое платье, Зина обошла дом. Просвеченные солнцем комнаты, казалось, шептали: «Вот-вот, скоро…» Что именно будет «скоро», Зина не представляла, но под ложечкой посасывало от ожидания.
Вечером у ворот усадьбы остановилась двуколка, и баба Глаша, кухарка, оставшаяся после смерти матушки в услужении, подавая визитную карточку, прокряхтела:
– Барышня, вас какой-то субъект спрашивают, на вид из благородных.
– Проси, – ответила Зина, и только после прочитала на карточке: «Александр Вербицкий».
В гостиную вошёл молодой человек и застыл, будто поражённый столбняком.
– Вы?..
Зина кивнула в ответ. Невероятно! Она могла поклясться, что никогда не встречалась с Александром Вербицким, но лицо его было не просто знакомым – родным…
Через месяц они обвенчались.
– Картина была знаком свыше, – шептала на ухо жениху Зина, прижавшись к нему в тряской двуколке, мчащей молодых в церковь. – Господь послал его для нас двоих.
– Была, – согласился Алекс. – Знаком. Но не свыше, родная.
– Откуда же?
– Мне кажется… – Алекс запнулся. – Знаешь, мне приходилось читать философские трактаты. Увлекался ещё в гимназии. Был среди них один, переведённый с санскрита. Он назывался «Упанишады».
– Забавное название, – рассмеялась Зина.
– Да, весьма. В отличие от содержания. В «Упанишадах» говорилось об учении, называемом переселение душ. Вот послушай, эту фразу я заучил наизусть: «Как человек, снимая старые одежды, надевает новые, так и душа входит в новые материальные тела, оставляя старые и бесполезные». Мне кажется, что мы получили знак из прошлого, милая. От тех, чьи души мы унаследовали.
Зина отстранилась, посмотрела испуганно.
– Неужели ты в это веришь?
– И да, – сказал Алекс тихо. – И нет.
* * *Вагон был набит до отказа. Каким-то чудом ещё сохранился пульмановский лоск, хотя засалился плюш и пообтёрлась позолота. Заполнившая вагон потрёпанная публика могла похвастаться осанкой и французским выговором, а вот спокойствием – не могла. Мир сошел с ума, сдвинулся с места, и всех их несло, как бумажки по ветру, и в глазах у всякого отражалась растерянность. Иные маскировали её равнодушием или деловитой суетой, у иных и на это сил не было. У Зины – не было.
Случалось, поезд резко останавливался – на несколько минут или часов. Под Локней на запасных путях простояли трое суток. Случалось, взрывался криками – если ловили вора. Случалось, по вагонам шли солдаты, приказывали всем выходить, а там – проверяли документы, багаж, обыскивали. Так вышло и на сей раз – остановка, лязгающая дрожь вдоль состава, шинели, винтовки, крик: «Вылазьте все!»
Ранние зимние сумерки укутали станцию и сгрудившихся у вагонов людей. Подошёл солдат и крикнул: «В вокзал идите!» Пассажиры двинулись к одноэтажному серому зданию. Внутри тускло-жёлтым горели лампы, и было душно. Пахло мокрым войлоком, табаком и чем-то съестным. К вошедшим приблизился вальяжной походкою дюжий субъект в кожанке – видимо, комиссар.
– Ну что, граждане проезжающие, сами ценности сдадите или изымать придётся?
Пока «граждане проезжающие» роптали, заявляя, что ценностей у них нет, детина прошёлся вокруг, оценивающе разглядывая пассажиров. Затем резко схватил за плечо стоявшую с краю Зину.
– Пошли!
– Куда?
– На личный комиссарский досмотр, – осклабился «кожаный».
Зину передёрнуло. Раньше её не обыскивали – видимо, не походила на особу, везущую ценности.
– Пошли-пошли, – комиссар зашагал вперёд, не выпуская Зинино плечо.
В полутёмном кабинетике стоял огромный стол и зачем-то глобус в углу. Втолкнув Зину внутрь, комиссар прошёл к столу, бросив ей: «Раздевайся».
Зина сняла шубку и растерянно держала в руках.
– Дальше раздевайся.
– 3-зачем?
– 3-затем, – передразнил её комиссар. Стоя у стола, он глядел на Зину с ухмылкой, заложив большие пальцы за ремень. – Давай-давай.
– Нет.
С комиссара мигом слетела вальяжность. В два шага он подскочил к Зине и схватил за подбородок, больно вдавливая мизинец в шею.
– Раздеваться, сказано. Кобенишься тут, сучка… – с этими словами комиссар тряхнул несколько раз её голову, потом отбросил Зину от себя.
Отлетев, она ударилась о стену затылком и, глядя в белые от ярости глаза, поняла, что до Бельгии не доедет. Комиссар оказался рядом и навис всей тушей над Зиной. Во рту у неё появился солоноватый вкус крови, а перед глазами снова встала картина. Снова Зина видела её, как наяву, в мельчайших деталях. Удар в висок она почувствовала, но ахнула не от боли, а от удивления: у пары, стоящей наверху, были их лица. Её и Алекса.