Коллектив авторов - Полдень, XXI век (апрель 2012)

Под конец озверели, вражда пошла нешуточная, в том числе между педагогами. Стали играть не по-детски; Паша, руководитель радиокружка, чуть не с острогой летал. А когда «синие» флаг захватили – вообще война и немцы. «Красные» не согласились, что проиграли: они-де взяли в плен чужого командира. И вот, в самый разгар конфликта, кто-то замечает шестилетнего Лёшу…

Совсем маленький мальчик, сущая кроха, одни косточки, коленочки торчат, – сидит и горько-горько плачет. Просто рыдает. Преподаватели дружно подскакивают, они ж за детей отвечают: «Лёшенька, что случилось? Кто обидел, кто ударил? Ты упал? Что болит?» И он выплакивает, выкрикивает писком, пронзительно так:

– А НА МЕНЯ МУРАВЕЙ ПОПИСАЛ!

И как-то сразу накал борьбы спал, взрослые словно проснулись. Споры насчёт победителя сами собой увяли…

Как давно это было. Жизнь назад.

– Зачем вы позвонили? Проинформировать, что занимались с Сашей сексом? Спасибо, это было мило. Или зачем? Чтобы я вам свечку подержала? Отказываюсь. Вы даже не признались, готовите ли своим любовникам обед… – Ольгу несло. – И знаете, я рада. Правда, рада. Кому-то Сашка ещё нужен, кроме меня. Если нужен – забирайте, отпускаю! А то давайте распределим дни недели и составим расписание, когда он и с кем.

– Не говорите глупости.

– Всё, что здесь прозвучало – глупости от первого до последнего слова. Извините, я вынуждена закончить разговор.

– Давно пора, – согласилась Вика.

Согласилась со странной интонацией. Лишь дав отбой, Ольга поняла, что это было ликование.

Она села на пол, обняла сумки и спросила у мироздания:

– Что мне делать?

Мироздание промолчало.

Женщина, живущая за сотню километров от Постно, на северном краю Питера, класть трубку на телефонный аппарат не стала. Бережно положила на столик перед зеркалами и накрыла большим, глубоким хрустальным блюдом, выполняющим сегодня функцию аккумулирующей полусферы. Сам же телефон был накрыт туристическим котелком.

Та дура бросила трубку первой. Что, собственно, и требовалось.

Ну же, думала женщина, едва не подпрыгивая на табурете. Нетерпение сжигало её. Ну давай же, давай!

Инструкция была выполнена в точности. Два зеркала поставлены под углом в тридцать градусов, образовав бесконечный коридор отражений. Коридор, впрочем, уже превратился в живой, дышащий боками тоннель, похожий на кишку. Это значило – канал открыт. Тоннель вёл к сопернице. Заклятие было аккуратно отчитано ещё до телефонного звонка – ровно сто двадцать три раза, строго по трактату. Необходимые знаки начертаны красным фломастером по краю обоих зеркал; сейчас они светились и вроде бы даже дымились, постепенно выгорая.

Выцветшие листы светокопии, разбросанные по дивану, не требовались: слепой текст был затвержен наизусть.

Вика ждала, глядя в тоннель перед собой.

Третье зеркало небольшого размера стояло перед нею – на столике между двумя главными. В нём отражалась симпатичная девушка, свежая и аппетитная, как булочка из печки. Это была она – шестнадцатилетняя. Такой она станет через несколько минут, как только соперница совершит то, что должна совершить.

Соперница была наилучшим, идеальным донором. Психующая, страдающая, потерявшая связь с собственной душой. Единственное, что её пока защищает – как это ни банально, – брак. Спокойствие мужчины, уверенного, что его женщина при нём, накрывает эту дуру, как куполом. Но защита истончилась, превратилась в мыльную плёнку: ткни пальцем, и лопнет.

Всё правильно в трактате написано. Мужчина – это ресурс, он рождён быть расходным материалом. Он напитывает женщину, которой владеет, своей жизнью, даже если не желает того. За иллюзорное право собственности ему приходится дорого платить, такова природа вещей. Оттого живёт мужчина меньше и умирает раньше срока. Нижнее звено в энергетической цепочке. Но достаточно чуть пошатнуть его уверенность в том, что для женщины он бог и царь, – на миг, на микросекунду! – и невидимая конструкция пойдёт трещинами. Сейчас – как раз тот случай. Классика, эталон.

Идиотка-жена сама всё сломает. Пусть она и бодрится, изображая браваду на эшафоте, – она проиграла…

В свои тридцать с хвостиком Вика не имела ни семьи, ни постоянного мужчины, ни ребёнка. Папка с древним самиздатом, подаренная ей, как курьёз, дала надежду. Я всё исправлю, думала она. Я начну сначала. Я снова стану молодой.

Вот сейчас… сейчас…

Подхватить авоськи и рвануть на следующую электричку?

Откуда-то Ольга знала, что делать этого ни в коем случае нельзя, это – беда.

Но что тогда?

Звонить Сашке, немедленно ему звонить…

В зеркале ничего больше не отражалось, чернота пожрала всё, включая отвратительную старуху. (Неужели я такой буду, мельком подумала Ольга. Не хочу!) Чернота вспучивалась отвратительным нарывом, вылезала из овальной рамы, набухала гигантской каплей. Ольга дотянулась и в который раз провела рукой по зеркальной поверхности. Ровно, гладко. Никакого нарыва. Нету чёрной капли.

И при этом капля есть!

Хоть её и нет…

Вот такой сюр.

Что произойдёт, если нарыв лопнет? Лучше не задаваться такими вопросами, иначе совсем спятить можно… если, конечно, я ещё в своём уме, в чём легко усомниться…

Всё было ужасно, ужасно! Мучило ощущение, будто внутри погасла лампочка. Как с этим справиться?

Когда гаснет лампочка – наверное, это и есть старость.

Когда кончаются физические и моральные силы, и ты не можешь двинуться ни туда, ни обратно. Когда сам себя не принимаешь. Когда не можешь выбрать себе одежду…

Я пока что молода! – опомнилась Ольга. И я знаю, что в этой схватке – победа за мной. Я отбрила мерзавку, отбрила качественно, где-то даже изысканно.

Как ни смешно, она испытывала гордость.

Вот только что это даёт? Заноза-то осталась.

Он – в Питере, в пустой квартире… Невозможно поверить в обман, но, рассуждая здраво, почему бы и нет? Почему Вика не могла туда приезжать? И оставаться. Там тихо, спокойно, весь дурдом из Питера и Постно съехал на дачу…

Так что же – звонить? Сначала на кафедру. Хотя бы голос его услышать, настроение понять. Иначе – аут.

Ольга закрыла глаза.

Ещё минутку, попросила она непонятно кого. Всего лишь минутку… подумать, понять… включиться, настроиться…

Она – в электричке. Стоит, сесть негде. Жарко, тесно, потно. В ногах – куча сумок, в голове – мерзость. Она пытается анализировать эту мерзость, но получается не очень. Эфемерная Вика, разговор на отчаянном мажоре, когда слова приходят быстрее мыслей, – всё отодвинуто. В центре мира – отражение в зеркале. Никак его не разбить, не растворить, не затянуть шторой.