Артур Кларк - Последняя теорема

— Помогите! — крикнул он, вернее, попытался крикнуть. — Хватит! Дайте мне встать!

Но у него получалось только бульканье и всхлипывание, мало похожее на английские слова.

Журчание воды прекратилось, с лица сорвали тряпку, Ранджита приподняли.

— Ну, как твой имя? — учтиво осведомился Одноглазый.

Ранджит долго откашливался, прежде чем смог выговорить:

— Меня зовут Ранджит Субр…

Но закончить не успел — его схватили за плечи и швырнули на кушетку. Лицо опять накрыли тряпкой, снова полилась вода.

Еще четыре раза он умолял прервать пытку и пытался назвать свое настоящее имя, но всякий раз его снова укладывали.

Наконец он, захлебываясь, прокричал:

— Меня зовут так, как вы хотите. Только перестаньте!

— Хорошо, — обрадованно проговорил Одноглазый. — Так бывать лучше, Киртис Канакаратнам. А теперь говорить мне, на какая страна ты работал?

Существовало, конечно, много других способов склонить подозреваемого к сотрудничеству, но ни одним из них следователи не добились признания, потому что Ранджит не совершил преступлений, в которых мог бы признаться.

Это до крайности злило мучителей. Тот, которого юноша прозвал Одноглазым, сообщил:

— Ты сам делать себе плохо, Ранджит, или Киртис, или как еще там твой имя. Слушать меня. Тебе бывать легче, если ты перестать говорить, что ты не Киртис Канакаратнам.

Ранджит решил на пробу внять совету. Действительно, стало немного легче.

За стенами здания, где держали Ранджита, происходило множество событий, хотя он ровным счетом ничего о том не знал. Взрывались храмы, поезда сходили с рельсов, в вентиляционные системы офисных зданий террористы подсыпали радиоактивный порошок. А еще — покушения. О да, покушений произошло немало. Кому-то перерезали горло, кого-то выбросили из окна верхнего этажа, кого-то застрелили из пистолета, кого-то — из автомата, многих отравили подчас весьма изощренным способом. Одного человека убили, сбросив ему на голову пианино, а другого уложили в ванну, наполнили ее водой, а потом встали несчастному на грудь. Ну и конечно, случались войны. Пожалуй, самой жестокой из них было пробуждение старой горячей точки. Вторжение суннитов на курдскую территорию угрожало очередной серией беспорядков в Ираке, совсем недавно избавленном от оккупации.

Но не все было так уж плохо. Под бдительным надзором четырех из пяти скандинавских стран (неспокойная Исландия в это число не вошла) установилось недолгое затишье для нескольких особенно яростно протекающих войн. Даже в Мьянме — стране, которую по старой памяти часто называли Бирмой все, кроме тамошней непримиримой правящей клики, без каких-либо условий освободили всех политических заключенных и пригласили иностранных дипломатов, чтобы те наблюдали за ходом выборов. И наконец (знай Ранджит об этом, он бы очень порадовался), после бесконечных проволочек, Всемирный банк выделил-таки начальный грант в миллиард долларов для строительства самого настоящего лифта Арцутанова. Конечно, от перечисления денег до открытия лифта пройдет время. Еще очень далек тот день, когда вверх по тросам побегут кабины, позволяющие добраться до низкой околоземной орбиты со скоростью триста километров в час. Но все же это реальный первый шаг.

Конечно, были и другие значительные события, о которых Ранджит ничего не знал, но которые имели отношение к его жизни. Например, он не знал, почему его привезли в это здание, почему пытают. А потом пытки прекратились — опять же непонятно, в чем причина. Ранджит никогда не слышал ни о «передаче по чрезвычайной процедуре», ни о важном решении, принятом несколько десятилетий назад британскими судебными лордами.[11]

Конечно, люди, с пристрастием допрашивавшие, могли бы сообщить ему кое-какие сведения, если бы захотели. Но они не захотели.

После того как миновал первый день без мучений, Ранджит больше ни разу не видел Бруно, того коротышку, который хлестал его по рукам электрическим кабелем и лупил ладонью по животу. Довольно часто он имел дело с Одноглазым, и тот даже выбил у юноши обещание не спрашивать, почему его пытают и отпустят ли когда-нибудь. Одноглазый настоятельно советовал Ранджиту вообще не задавать вопросов. Но кое о чем он все же рассказал. («Бруно? О, его повысить должность. Он не уметь обращаться заключенные, уметь только делать им больно, а мы тебе больно делать, наверное, больше нет».)

Ранджит решил, что не стоит жаловаться. Уж всяко неведение лучше, чем пытки. Еще лучше стало после того, как перестал приходить Одноглазый, потому что Ранджит никак не мог удержаться от запрещенных расспросов. Но Ранджита не оставили в одиночестве. Прихрамывающий старик доставлял еду и выносил парашу, но с ним говорить было бесполезно. Нет, он не был немым, просто не знал ни одного языка из тех, на которых мог объясняться Ранджит.

Юноша не запомнил, в какой момент он начал вести долгие беседы с друзьями. Со своими отсутствующими друзьями, поскольку в его камере не было никого из них.

И никто из них не мог услышать его речей. Хотя Майре де Соуза, пожалуй, они были бы интересны, да и Пру, чьей фамилии Ранджит так и не узнал. А вот Гамини Бандара едва ли захотел бы слушать, ведь после того, как Ранджит поведал о своем пустом и однообразном существовании, что еще он мог бы сказать отсутствующему закадычному другу? Только одно: надо было побольше времени уделить Ранджиту, а не девице, которая уедет в свою Америку, и поминай как звали.

В числе отсутствующих друзей Ранджита были люди, с которыми он на самом деле не был знаком лично. Например, покойный Пауль Вольфскель. Он жил в Германии в девятнадцатом веке, был преуспевающим предпринимателем. Возлюбленная отказалась выйти за Вольфскеля замуж, и, несмотря на богатство и власть, жизнь потеряла для него всякий смысл, поэтому он решил покончить с собой. Но пока он выбирал подходящий момент для самоубийства, ему в руки попала книга.

Она касалась последней теоремы Ферма, и ее автором был Эрнст Куммер. А Вольфскелю случилось побывать на паре лекций Куммера по теории чисел, и из любопытства он прочел новую работу известного математика…

И, как многие математики-любители до и после него, Вольфскель сразу попался на крючок. Он и думать забыл о самоубийстве. Его слишком захватили попытки разгадать тайну формулы типа «a в квадрате плюс b в квадрате равно с в квадрате» и понять парадокс — почему, стоит только возвести числа в куб, ничего подобного не получается.

А еще была покойная Софи Жермен, чьи юные годы пришлись на Французскую революцию. Почему в итоге юная Софи избрала карьеру математика, неясно. Но так уж получилось.