Коллектив авторов - Полдень, XXI век (ноябрь 2011)
Сегодня она выбрала меня.
…За Ребеккой шёл Дильмурат.
Коренастый уроженец степей когда-то давно хотел отдать все пальцы на руках и ногах за журчание источника, за скрипящий на зубах песок, смешанный с водой. Смуглые, широколицые потомки Тамерлана, Дильмурат и Айгуль зачали исходящий паром колодец, а родил его наш бедный Фрэнк. Чопорный клерк, до одури боявшийся огромного цыплёнка. Это Миль забрал у дедушки Карла лёгкие и оставил вместо них пыльные мешки, заодно вручив минибар. Наш безумный клерк, который так и не дождался карабина, он называл Дильмурата и Айгуль варварами, бедуинами, верблюжатниками. До того, как был выбран.
…У Дильмурата выцветшая набедренная повязка и белый платок на голове. Он первым из нас смог добыть пищу. Девять лет назад он оторвал от нашего с Танечкой фургона антенну и заточил её. Он покинул лагерь на закате и вернулся к ночи следующего дня, таща на себе двух мёртвых койотов.
Дильмурат рассказал нам, что добрался до места, где пески бьют в лицо и воздух льётся в ноздри, как сгущённое молоко. Дальше идти было нельзя: что-то сдавило горло и потащило обратно. Через несколько шагов его отпустило… Когда Дильмурат вернулся в лагерь и услышал наши радостные крики, он не почувствовал себя охотником или победителем.
Он потёр шею и понял, что натяжение цепи ослабло, ибо пёс вернулся в конуру…
– Солнце моё, – говорит Танечка, держа меня за руку. – Ещё двести шагов вместе – и год разлуки.
– Твоё солнце выкрутили из цоколя, – отшучиваюсь я. – Год пролетит быстро. Будет ребёнок, будут заботы и радости, и фургон битком набьётся твоими желаниями.
– Но больше всего я буду желать, чтобы следующий год начался с тебя. Я буду считать, что ты просто вышел за дверь, чтобы просунуть оттуда, через щель, ишака для Дильмурата и губную гармонику для Януша.
– А как я просовываю Айгуль в щель между полом и дверью, ты можешь представить? – подмигиваю.
– Да ну тебя, – говорит Танечка.
Рядом с Дильмуратом дедушка Карл катил фрау Ландерс.
Кресло скрипело. Каждый раз, когда оно вязло в песке, вытянутое лицо фрау хмурилось и морщился нос, длинный и прямой, словно угольник из школьного пенала. Пожилая женщина носила траур по ушедшему в небыль прошлому, где у неё была усадьба, конюшня и прислуга, подающая в постель завтрак и свежую газету.
Обычно мы с Танечкой носим для фрау Ландерс воду из колодца. Маленькая Ребекка ловит ящериц, сдирает с них шкурки и скатывает в трубочку. Если их прокипятить вместе с толчёной колючкой, то выходит очень вкусно, – фрау Ландерс бывает довольна.
Днём фрау почти не показывается из фургона. Она может часами рассказывать молчаливой Ребекке о классической музыке, о Шопенгауэре, Гёте или о Берлинской стене. Я не знаю, понимает ли Ребекка наши разговоры. Не знаю даже, важно ли это.
Раз в год мы отдаёмся во власть нашей кудрявой девчушки, потому она самая честная из нас. Ребекка никогда не возводит очи горе, не просит, всхлипывая или будучи в полубреду, озёра пресной воды, контейнеры с едой и охотничий карабин. Она смотрит на нас так же, как на юрких ящериц или тушканчиков, суетящихся в тени барханов.
«Когда двенадцать человек заперты в мире под медным тазом, – говорил Януш, – нет ничего вернее, чем выбор вслепую. Кто подарит мне губную гармонику, чтобы я отпел его годовщину? Кто порадует фрау Ландерс подшивкой немецких газет за восемьдесят шестой год? Пускай это решает молчание с повязкой на глазах…».
А дедушка Карл бросал только: «Нам даже не нужно вручать ей тридцать серебреников… Это ли не счастье?!».
– Меняю свой артрит на кларнет, – громко сказала фрау Ландерс. – Кто-то же должен будет учить играть твоё дитя, Таня.
Януш с великой обидой посмотрел на фрау.
– Ты лихой трубач, талантливый самоучка, – ответила ему пожилая женщина. – Но тебе не хватает классического образования.
– Вы слишком жестоки, моя фрау, – елейно улыбнулся дедушка Карл.
– Не подлизывайся, выпивоха.
Мы не спешили. Ребекка медлила, я не торопился: пускай каждый переберёт горы желаний, снова пропустит их через себя в это знойное утро.
…Вспоминается наш подозрительный, вечно недовольный Фрэнк.
Фрэнк жил в фургоне доктора Чена, и это жутко раздражало последнего медика. «Он кричит во сне, – жаловался доктор Чен мне и Танечке. – Он кричит или хнычет ровно три часа, потому что всего три часа спит. С утра у него безумные глаза, он смотрит на меня так, словно я бифштекс. А я не бифштекс. Я уважаемый человек, десять лет как терапевт…».
За три месяца Фрэнку всего несколько раз удалось добыть еды; зачастую его подкармливали Дильмурат и Чен. Зато Миль дрался с Янушем, который в нашем положении держался лучше всех, в то время как Фрэнк впадал в истерику от невозможности бежать из лагеря и мог часами корчиться на песке, уходя куда-то внутрь себя. Януша он обвинял в эгоизме и беспечности.
– Он играет на моих нервах! – кричал Фрэнк, взывая к нам. – Как можно музицировать на прахе цивилизации?! Как это можно – распевать фривольности, посвящённые Дионису, когда всё порушено! А мы одни и вымираем!..
– Не дёргайся, парень, – хмыкал дедушка Карл. – Ещё никто не умер. У нас есть вода в канистрах. Вокруг всякая живность, которая хитроумно прячется. Потому мы ещё сыграем с пустыней в картишки. Надень тёмные очки, держись хладнокровней – так блефовать легче.
Но бывший страховой агент не внял.
После того как Фрэнк обнаружил трёхпалые следы неподалеку от нашей стоянки, он совсем помешался. По ночам ему чудились огромные тени, стелющиеся по земле. Смутные образы в голове Миля причудливо сплелись со знаниями палеонтологии и обступили наш лагерь. Они принюхивались, дожидались, когда кто-нибудь из людей выйдет под чёрное небо. Казалось, эти призраки празднуют начало новой эры, безлюдной, и если убрать шум носимого ветром песка, храп дедушки Карла и пронзительные баллады Матиса, исполняемые в нашем с Танечкой фургоне, можно услышать торжествующий рык из клыкастых пастей.
Утром Фрэнк выходил наружу с застывшим лицом и красными глазами.
– Всё дело в островной изоляции британцев, – умничал доктор Чен. – Они более чем подвержены суициду. А если учесть, что для нашего Фрэнка работа в страховой компании была смыслом жизни, за ним теперь только глаз да глаз.
– Я бы научил его играть на барабане, – предложил Петр. – У него отличное чувство ритма: я слышал, как вчера он отбивал «Боже, храни королеву» затылком о фургон. Ни разу не сбился. Дам ему барабан, чтобы Фрэнк мог занять свой досуг.
В то время как мы привыкали к окружающему миру и даже находили в нём свои прелести, Миль всё больше уходил в себя.