Коллектив авторов - Полдень, XXI век (февраль 2012)

Из коридора начал доноситься стук каблучков. Я уже прекрасно знал, кто это. В нашем цеху работала одна девушка – Ксяу Тэй, метролог.

Я всегда думал, что китайские девушки некрасивые. Признаюсь, сильно ошибался. Ксяу появилась в дверном проеме. Ее чудная головка повернулась в мою сторону. Лицо озарила улыбка. Я помахал в ответ рукой.

Все-таки великолепная девушка. Иногда, когда по ночам не спится, думаю на ней жениться. Подопечные давно меня подкалывают, что метролог на меня запала. Собственно, и я не слепой. Если женюсь, возьму ее фамилию. Может, годам к сорока смогу получить должность мастера цеха. Но главное, что мои дети станут полноправными гражданами страны.

Все. Однозначно женюсь. Завтра же принесу ей коробку конфет, цветы и приглашу в кино. Там как раз какая-то китайская комедия. Плевать, что ничего не пойму, главное ее сводить.

Надо еще не встретить китайцененавистников, что ходят по ночным улицам да бьют до полусмерти китайцев и тех русских, которые с ними. Тогда несладко придется. Эти придурки появились не так давно. Создали подпольную партию с наиглупейшим лозунгом: «Долой захватчиков!». Мне интересно, где эти клоуны были раньше? Сплотились, хотят выгнать китайцев, мол, они захватчики и с ними надо поступать как с татаро-монголами. А где вы, спрашивается, были, когда в стране царили однопартийность и местничество? Или тогда были все «свои»? Раньше надо было свергать. Своих. Может, тогда бы и не находились в составе Китая.

Поразмышлял и хватит, надо идти работать. Порядки у нас жестокие, но справедливые: за прогулы и отлынивание от работы расстрел, но только после пяти предупреждений.

У меня пока одно.

В коридоре послышались шаги Ми Вэя. Не прошло и пары секунд, как он влетел в курилку с красными от злости глазами и затарабанил что-то на своем, птичьем.

Предвкушая что-то нехорошее, я затушил сигарету. Поглядел в окно. Там как раз шли двое военных, китайцы, с автоматами наперевес. Перед ними, гордо подняв голову, шла моя мама. Она прихрамывала на правую ногу (позавчера на гвоздь наступила), потому ее беспрестанно подталкивали автоматами.

На расстрел повели. И правильно. На работе надо работать, а не бегать к сыну с пирожками.

Ми Вэй так размахался руками, будто взлететь собрался. Да и кричит слишком сильно. Наверняка дело плохо, как в тот раз, когда прорвало газовую трубу.

Ну что ж… Пойду работать.

Митингующих было немного, человек двадцать пять.

– Памятник сейчас находится в жалком состоянии, – хрипел в мегафон кто-то из активистов, – но мэрия обещала к майским праздникам найти средства для реставрации.

Собравшиеся пенсионеры вяло помахивали выцветшими красными флажками. «Старые перечницы, – поморщился Стрельников, – все мы сейчас находимся в жалком состоянии». Оратор говорил еще много – о том, что страну разворовали, а что не разворовали – то продали. О том, что стране нужна сильная рука, и кто ее подаст, если не коммунисты. О том, что в Думе сидят одни жулики и проходимцы, пекущиеся лишь о собственном кармане. Словом, ничего нового. «Демагоги, – снова поморщился Стрельников, – ничем не лучше дерьмократов-либерастов. Только и могут, что глотки драть на митингах и ругать правительство. А разобраться – сами же все и разворовали. Не с неба же свалились они, эти олигархи, новые нуворишки». «Сталина на них нету, – гулял по жиденькой толпе старушечий шепоток, – Сталин бы с ними живо разобрался. Живо бы порядок навел…».

Стрельников плюнул и заковылял прочь по заледеневшему асфальту, по пути отцепив от пальто красный бант и сунув его в нагрудный карман. Прохожим не было никакого дела ни до него, ни до вялого митинга других пережитков недоразвитого социализма. Окружающие деловито сновали по магазинам, азартно потребляя плоды торжествующего капитала и радуясь дополнительному выходному. В такие мутировавшие праздники Антону Григорьевичу всегда было неуютно и одиноко. Новое время в нем так и не проклюнулось, а прошлое растерялось куда-то и ушло навсегда. В такие дни в душе Стрельникова всплывали только сиротливые отголоски давнишней ребячьей радости, приносившие больше мучительных воспоминаний, чем счастливых. Ярче всего помнился ему первый в детстве воздушный парад. «Где папа? Где папа? Скорей покажи!». «Вот, вот, – кричала мама, – видишь букву “а”? Самый первый самолетик!». Самый первый! Самый-самый! Такое чувство гордости подбрасывало пятилетнего Антошку вверх, что, казалось, можно было с легкостью взмыть в небо и полететь, раскинув руки, рядом с отцом, крохотной точкой в огромном слове «Сталин».

Теперь у Стрельникова не было ни радости, ни гордости. Да и никакого чувства праздника давно не было, только пепел. Впрочем, новое поколение не имело и пепла. Внук Егорка на демонстрацию не пошел: «Не, деда, я мультик смотрю!». «Па, не забивай ребенку голову своей политикой, – настоятельно попросила дочь, – никому это сейчас не надо». Хорошо, что зять не вмешался и не начал новые пояснения про мифы о Великой Революции, которой на самом деле не было. Антон Григорьевич и сам уже не знал, праздник это или нет. Куда уж внуку. Разве – порадовать мальца подарком. Где радость – там и праздник.

На углу площади Стрельников заметил что-то подходящее: сутулый старик цыганской внешности продавал самодельные игрушки. В глубине души Стрельникова вдруг ворохнулось давно утраченное воспоминание. «Сейчас такие поделки не в ходу, – подумал Антон Григорьевич, – все больше пластмасса да пустая мельтешня на экране».

В большой коробке на колесах, похожей на яркий рождественский вертеп, висели деревянные человечки. Искусно и ярко раскрашенные: спортсмены, солдатики, клоуны, еще кто-то. Висели на тонких планках в виде буквы «н». Простой механизм: сожмешь в руке, и человечек послушно кувыркается или замирает в забавной позе.

– Почем игрушки? – спросил Антон Григорьевич.

Хозяин вертепа, попыхивая большущей трубкой, профессионально просканировал покупателя цепким взглядом жучино-черных глаз и ответил глухим прокуренным голосом:

– По деньгам.

Стрельникову почему-то стало не по себе, словно его, раздев, обыскали прилюдно и отпустили, не сочтя достойным внимания. Он уже собрался повернуться и молча уйти, как цыган спросил:

– Внучку подарок выбираете? Возьмите вот из этих – по сто двадцать.

Глаз у продавца, как видно, был наметан. Спроси он цену чуток повыше, хотя бы в сто пятьдесят, Антон Григорьевич так и ушел бы. А сто двадцать показались ему вполне приемлемой суммой. Стрельников подошел поближе и всмотрелся в неровный строй фигурок, выбирая человечка на свой вкус.