Коллектив авторов - Полдень, XXI век (июль 2011)
Сомнения в том, что все это просто розыгрыш, усилились. Конечно, окурок и плевок каким-то загадочным образом исчезли с пола, но не мог ли это быть просто фокус или обман зрения? Чего только на свете не бывает, вон, Дэвид Копперфильд, говорят, вообще статую Свободы заставил исчезнуть на глазах у тысяч простых граждан.
– Слушайте, а вы мне тут голову не морочите, а? Я все-таки документ подписал, а вы мне какую-то железку суете, чудес наобещали… А вдруг вы мне врете? Или вообще отвлекаете, пока ваши сообщники в квартиру проникают, чтобы ограбить? Как я могу быть уверен, что…
И тут Дынин осекся.
Атмосфера в комнате вдруг переменилась, по полу змеей пополз лютый холод, и воздух наполнился сырым запахом гнили и сладковатой могильной вони.
Непримечательный мужичок крошился.
Ошметки его тела падали на пол с сухим стуком.
Наружу ползли два крыла, распрямляясь все шире и шире, заполняя собой комнату и весь мир. Они распрямлялись и распрямлялись, и казалось, что величина их готова уже заполнить собой все мироздание…
Смотреть на существо в центре этих крыльев не было никакой возможности, ноги подкосились, и не было сил ни плакать, ни кричать.
– Дурак ты, Вова, дурак, – укоризненно произнесло существо голосом Анфисы Павловны Чеховой. – Лучше бы ты свою графомань продолжал строчить.
Существо протянуло к нему светящуюся белым хирургическим светом тонкую руку, Дынин слабо вскрикнул, и сознание милосердно оставило его.
Утро следующего дня застало графомана на полу у кровати.
Просыпался он трудно. Голова раскалывалась от принятых накануне возлияний, во рту царил неприятный металлический привкус. Настроение было скверным.
Присев на кровать, он подержался руками за голову, затем поплелся в ванную за «Алка-Зельцером».
После этого направился в душ, где долго стоял под прохладными струйками, завороженно глядя на кораблики, нарисованные на пластиковых занавесках. Вылез из душа, насухо вытерся, надел теплый халат, причесался и почувствовал себя бодрее. Проанализировав состояние организма, Дынин почувствовал, что готов позавтракать.
Поев, вернулся в комнату, размышляя над тем, не лечь ли еще поспать. Мысль показалась удачной. Бросая халат на прикроватную тумбочку, он смахнул на пол какой-то небольшой предмет.
Наклонившись, он поднял с пола заржавевшую английскую булавку – и тут вспомнил все.
Ночь, мужик с незапоминающимся лицом, подписанный договор…
Сердце гулко застучало, рот пересох, руки похолодели.
– Гелиос… – беззвучно прошептал Дынин. – Талант… Ко мне перейдет…
Следующие несколько часов он провел в тяжких, мучительных размышлениях. С одной стороны, совершить такое похищение было страшно, несправедливо и как-то гадко. В самом деле, не очень-то красивый поступок. Да и от одного воспоминания об увиденном ночью зрелище начинал колотить озноб. С другой стороны, договор уже был подписан, стало быть, душа его уже принадлежит дьяволу, так не лучше ли использовать эту ситуацию с наибольшей для себя выгодой?
Дынин все думал и думал, а время неуклонно приближалось к тому часу, когда требовалось выйти из дома, чтобы успеть в книжный магазин.
По-прежнему ни на что не решившись, он оделся, положив в карман плаща булавку, и вышел из квартиры.
По дороге он был так погружен в собственные мысли, что едва не проехал нужную остановку метро.
К магазину «Москва» Дынин приближался так медленно, что, казалось, еще немного, и он пойдет назад.
Но назад он не пошел. Даже не решившись на кражу, он хотел, наконец, увидеть предмет своей зависти воочию.
В магазине было людно. Голос диктора с механической приветливостью зазывал посетителей на встречу с автором, и в одном из залов столпилась большая группа народу. Дынин догадался, что именно там раздавали автографы.
Увидев горку с книгами Гелиоса, он взял одну.
Книга была не так велика, наряжена в глянцевую обложку и источала аромат еще не прочитанной новой книги – пахла обещанием.
Она называлась «Сумеречный лес». Это что-то напомнило Дынину. Он перевернул книгу и начал читать аннотацию, гласившую, что Евгений Горский является «стремительно восходящей звездой русской прозы (шорт-лист «Русского Буккера» и «Национального бестселлера»)».
– «Волшебная искусствоведческая фантазия о художнике-романтике, вступившим в поединок с целым светом и проигравшим его», – прошептал Дынин, и живот его свело.
Потому что он тоже хотел написать что-то волшебное.
Он приоткрыл книгу, и его взгляд уперся в одно предложение, которое было написано так хорошо и правдиво, что хотелось кивать головой.
Дынин даже немного покивал, а потом повернулся и увидел Гелиоса. Тот сидел за столом, и лицо его было напряженным. Желающих иметь подписанный автором экземпляр было, видно, немного. Принятая Дыниным за толпу фанатов Гелиоса куча народу оказалась желающими купить новый детектив знаменитой писательницы.
Дынин подошел ближе к Гелиосу.
Тот оказался молодым еще человеком приблизительно одних лет с самим Дыниным. На затылке топорщился непослушный вихор, на носу сидели очки в массивной роговой оправе – то ли старомодные, то ли последний писк, не разберешь. Из-под стола торчали длинные худые ноги в тяжелых армейских ботинках. Гелиос был похож на костлявого мальчишку-второгодника, и даже очки не мешали впечатлению.
Он поднял голову и внимательно посмотрел на Дынина.
– Вам чего?
С замершим сердцем Дынин одной рукой положил на стол «Сумеречный лес». Другой рукой он судорожно сжимал в кармане заговоренную булавку, ставшую вдруг несказанно тяжелой, как камень утопленника. Рука вспотела, пальцы неприятно скользили по тонкому витку металла, и отчего-то было колко, словно булавка жалила.
– Подписать? – почему-то с отвращением спросил Гелиос.
Дынин кивнул. Язык прилип к пересохшей гортани.
– Зачем оно вам? – сказал Гелиос. – Книжка-то дрянь.
Дынин, если это еще было возможно в его состоянии, оторопел. Даже немного приоткрыл рот.
– Дрянь? – переспросил он.
– Полнейшая, – подтвердил Гелиос.
– Почему вы так говорите? – спросил Дынин.
Ему казалось, что он бредит. Даже сильнее, чем ночью.
– Потому что я бездарность. Потому что я писать не умею. Вы читали «Гроздья гнева»? Читали?
– Нет, – сказал Дынин. – Не читал.
– Так вот – я так не могу, – сказал Гелиос. – И не смогу никогда. А они говорят: «Издаем!». Говорят: «Шорт-лист!». «Букер», – говорят! А я над эпизодом в музее три месяца, как каторжный, и ничего, ничего! Фуфло! Подделка!
– Э… – сказал Дынин. – Да?
– Да! – брызнул Гелиос слюной. – Да! Вы читали «Одержимого»? Читали?! «Вам может принадлежать дубовая панель и краски, но нельзя заявить права на изумрудную россыпь весенней листвы, комично выпяченные для поцелуя губы…» Да пошли они к черту, я ухожу!