Турист поневоле (СИ) - Большин Сергей Артурович

Чемпионом вечера по числу повторов стал Валерий Меладзе [4]. Николай в шутку анонсировал посвящение Вере Сергеевне песни «Салют, Вера!» и вдруг почувствовал, что незатейливый текст шлягера царапает сердце: мы можем быть только на расстоянии… Песню ставили много раз.

* * *

Наступила ночь. Соседи уже несколько раз стучали в стены, пол и потолок. Музыку приглушили и перешли на медленные танцы.

Николай, как свободный игрок, танцевал то с Татьяной, то с Леночкой, но чаще с Верой Сергеевной. Каждый раз, обнимая ее за тонкую талию и крепко прижимая Веру к себе, он ощущал мягкую упругостей ее грудей, тепло ее живота, что повергало его в трепет. Его – прожженного ловеласа, циничного делягу, именно, что в ТРЕПЕТ! Николай поймал себя на высоком штиле в описании Веры Сергеевны и своего отношения к ней.

Во время очередного танца Вера, глядя ему глубоко в глаза, уже подернутые дымкой взаимной очарованности, сказала:

– Какие у вас мощные плечи… и руки. Так надежно за них держаться… - видимо, алкоголь таки сделал свое дело в развязывании языка.

Николай не подозревал, какой силы восторг обрушится на него! Маленький щеночек, которым он стал пару часов назад, завертел хвостиком быстрее, чем вентилятор лопастями. Убеленный сединами подросток не придумал ничего остроумнее, чем на автомате заявить, что «у него все, за что можно подержаться, такое же мощное». Во всех иных случаях он счел бы такую реакцию вполне уместной, но сейчас он испугался, ляпнув глупую пошлость.

Его смущение рассмешило Веру Сергеевну, но, отсмеявшись, она ответила:

– Даже не сомневаюсь… – и крепче прижалась к Николаю.

Ближе к двум часам гости стали сворачиваться. Захмелевшей Леночке до Косино было явно не доехать, ее оставили у Тарасовых. Малюты пошли домой на соседнюю улицу. Дальше всех – на Октябрьское поле – было Вере Сергеевне, поэтому Николай предложил ехать с ними через Ордынку.

В машине он сел рядом с водителем, а дамы расположились сзади. Николай с отчаянием понимал, что это неправильно, что нужно было сесть рядом с Верой, оставить Татьяну на Ордынке, а самому ехать дальше – без разрешения брать свое, но… им овладели робость и смущение (а он-то думал, они давно забыты). В салоне витала неловкость.

У дома он помог Татьяне выйти из машины. Заглянул в салон, вымучил формальность о приятном знакомстве и хорошем вечере, попрощался. Нужно было решить: захлопнуть дверь или сесть рядом… Николай мучительно тянул паузу и выдавил:

– Не возражаете, если я позвоню?

– Звоните, – сухо ответила Вера Сергеевна и отвернулась.

* * *

– Ну, ты дурак! – возмущалась Татьяна, пока они поднимались в квартиру. – Ты зачем ее отпустил? Ничего не видишь? Сам же запал – за километр видно! Коля, что с тобой?!!!

– Не знаю. В каком-то ступоре: знаю, как должен поступить, но не могу. Боюсь.

– Чего? Ты же видел, что она ждет, когда позовешь. Ну, нормально! Познакомила подругу с олухом! Думала, вот хоть один нормальный мужик, а мужик оказался ни рыба ни мясо…

– Тань, дай номер ее мобильного. Ах да… домашний у нее какой?

– Она дома будет через полчаса, не раньше.

Он понимал, что бессмысленно, но позвонил Вере, как только вошел в квартиру. Долго ждал ответа. Повесил трубку. Снова набрал. Снова слушал гудки. Одетый он стоял у телефона и ждал ответа. Тысячи гудков отзвучали, прежде чем он услышал заветное: «Алло».

– Это Николай…

– Слушаю.

– Вера, я хочу вас видеть…

– Вам что-то мешает?

– Мне? Нет… Я… Я еду!

В лихорадке, сделав множество лишних движений, чуть не сбив телефон с полочки, мечась по квартире, он нашел листок бумаги и ручку, дрожащим почерком записал адрес и вылетел из квартиры.

– Как маленький, ей-богу! – напутствовала его Татьяна, с улыбкой запирая дверь.

[1] – «Хомо советикус» - книга философа и социолога Александра Зиновьева, написанная в им же созданном жанре социологического романа, жестко, но по делу критиковала недостатки советского строя. А. Зиновьев на самом деле не был противником социализма, он был ученым и критиковал именно недостатки, а не идею в принципе. «Номенклатура» - книга Михаила Восленского, доказывала существование в СССР особого общественного класса – номенклатуры. Обе книги в перепечатках активно ходили по рукам в позднем СССР.

[2] – фраза из к\ф «Интервенция», в самом начале фильма ее произносит герой Е. Копеляна.

[3] – В 2009 году музыканты и «звезды» шоу-бизнеса еще не успели понаделать нелепых и неумных политических заявлений, поэтому ГГ относится к их творчеству как к творчеству и только. Это сегодня с трудом получается отделить музыку, которую мы любили от той гадости, которую понесли в эфир ее авторы и исполнители.

[4] – Стоит повторить то же, что и в предыдущем комментарии.

Глава 11

Поймать такси в Москве 1983 года в три часа ночи – тема отдельного рассказа. Тем не менее около 4-х Николай отрывисто позвонил в дверь. Вера открыла, Николай вошел. Она была одета по-прежнему, курила. Она была заметно взволнована. Она его ждала.

– Вера, я… – начал Николай и, замолчав, взял ее лицо в ладони и поцеловал.

Она обвила его руками, и начался полет…

Он отнес ее в спальню, нежно, как пушинку, уложив на кровать. Николай никогда не был в этом доме, но даже не задумывался ни о чем – интуиция вела, куда надо.

Он целовал ее лицо, нежно покусывал мочки ушей, пробовал кончиком языка подбородок, шею. Стал снимать с Веры свитер, она подняла вверх руки, ускоряя процесс, и, лишь освободилась от ставшей ненужной детали одежды, проделал то же самое с пуловером Николая.

Они снова слились в поцелуе, крепко прижимаясь друг к другу. В то время как язык Николая был занят языком и губами его женщины, руки путешествовали своими маршрутами, изучая горячее и желанное тело.

Застежка бюстгальтера оказалась спереди, и Николаю пришлось слегка отстраниться от Веры. Они встретились взглядами, полными туманом страсти и одновременно засмеялись. Им было легко и так хорошо!

Они вновь обнялись, поцеловались и, повернувшись на бок стали расстегивать друг на друге джинсы, не прекращая поцелуя. Это было крайне неудобно, но влюбленные и не думали действовать по-другому. Наконец, движениями ног они стащили с себя грубую ткань, оставшись только в белье.

В конце концов Николай расстегнул на Вере бюстгальтер, и прижался к ее обнаженной груди. Грудь была крепкая, горячая с твердыми сосками. Он вновь отстранился насладиться зрелищем божественной наготы. Поцеловал один сосок, затем другой. Затем поочередно брал соски губами, гладил их языком, осторожно покусывая. Вера застонала от наслаждения. Николай почувствовал, как от возбуждения у веры мгновенно вспотела поясница, и тогда он…

Он почти ничего не помнил, что произошло затем.

Конечно, у него было немало женщин, и все, что он проделывал с Верой он проходил уже не раз, но никогда с ним не происходило такого, как в этот раз. Такой восторг, такое счастье обрушились на него!

Это чудо случилось с ним. Оно было ярче перемещения во времени, оно было важнее всего, что было с ним раньше. Его счастье было велико, оно включило в себя все, что было и что будет, взлеты и падения, успехи и неудачи, все недавние переживания - злость на неуловимые такси, нервную дрожь ожидания конца дороги, страстное желание ее тела и нежное касание ее души – счастье объяло его полностью.

Ее лицо, ее голос, ее тепло стали его неутолимым желанием, горячо осязая ее плоть, он ощущал чистоту и неприкосновенность идеала… Почему? Какая, в сущности, разница? Так стало.

* * *

Они любили друг друга долго и безудержно, но все, увы, заканчивается. Закончились силы и у этих двоих.

Римляне – авторы многих мудрых изречений – говаривали: post coitum omni animal triste est, что означает «после соития все животные грустны». То ли потому, что наши возлюбленные отнюдь не были животными, то ли потому, что в их любовном взрыве само соитие было не столько телесным, сколько душевным, но, физическое изнеможение не принесло никакой грусти. Напротив, эти двое были счастливы. И любовный голод никуда не девался. Да, они слегка сбили оскомину, но это их лишь раззадорило и хотелось продолжать вновь и вновь. Вот только сил не осталось.