Олег Верещагин - Путь к звёздам
Нет, они ждут не так же. Они не гуляют в парках и едва ли учатся в школах, созданных специально для них. Для них - купола на астероидах; это в лучшем случае. Есть ещё рабские плантации, есть страшные фабрики, есть много такое, о чём на Земле давно забыли и даже не хотят верить, что такое бывает. Когда ему предложили после тяжёлого ранения эту службу - инспектором нового лагеря для интернированных детей сторков на Архипелаге - он возмутился и разозлился. Ему казалось, что трудно будет вынести сам вид врагов, пусть и безоружных, и малолетних. Да будь всё проклято, разве не малолетка пустил ту ракету, после которой капитана собирали по косточкам?! Нет, он и мысли не допускал, что будет как-то вымещать на оторванных от родины, от семей детях свою боль - физическую и боль за погибших друзей и близких. Но диким казалось находиться рядом с ними, видеть хорошо знакомые - бесстрастные, бледные, зеленоглазые лица! Ненавистные лица... Даже не смягчённые, а просто уменьшенные копии тех, кого он убивал с четырнадцати лет и кто много раз пытался убить его - и едва не убил недавно.
Но в лагере царила атмосфера самой обычной школы-интерната - если исключить охрану. Дети и подростки обоего пола, по земному счёту - пяти-пятнадцати лет, вели себя очень спокойно и корректно и даже разговаривали с землянами только на русском или английском. Те, кто работал в этой системе раньше, рассказали, что было и иначе. Интернированные бунтовали, открыто не повиновались, вели себя вызывающе, презрительно, часто пытались бежать. При побегах их часто убивали, а иногда и им удавалось убить охранника. Всё изменилось с началом недавнего глобального наступления Земли после боёв в системе Сельговии. "Не могу поверить, что они испугались," - удивился Борисов. Ему пояснили: "А они и не испугались. Просто поняли, что вели себя нелепо. И избрали другую линию поведения. Какую - мы не можем понять; информаторов у нас среди них нет и не будет."
К своему удивлению, Борисов очень быстро перестал испытывать к сторкам неприязненные чувства. Они были довольно обычные: слушали музыку, в основном похожую на земной фольк, занимались спортом, иногда дрались, гуляли с девочками, учились, читали, смотрели стерео... В девятой комнате откуда-то взялась собака - видимо, притащили местные ребята, с которыми у сторков не столь давно завязалось что-то вроде дружбы; Борисов впервые увидел, как сторки улыбаются и смеются. Собаку очень быстро разбаловали и всюду хвастались ею. Кое-у-кого были зверьки с родины и других планет. Всякий раз, видя этих зверей, капитан вспоминал тот день на Мэлионе, когда был ранен (точнее - фактически убит...) Они прочёсывали дымящиеся, оплавленные развалины. Бой уже кончился. Тащившаяся впереди танкетка вдруг направила блок стволов в какую-то щель - и Борисов, подойдя, увидел скорчившегося там мальчишку лет шести - земных лет... Он прижимал к груди зверька - испуганно дёргающего носиком. Мальчик смотрел в чёрные стволы танкетки, на высящегося перед ним человека, похожего на боевую машину, гладил грязной рукой своего зверя и что-то тихо шептал. Танкетка не выстрелила, потому что человек был безоружен. "Выходи," - сказал Борисов по-сторкадски и пошевелил стволом автомата. Мальчишка, придерживая одной рукой своего зверька и не сводя глаз с землянина, полез наружу... и танкетка с рёвом выплюнула сноп рокочущего пламени поверх головы Борисова. Потом в развалинах нашли изорванного в клочья снарядами мальчишку - всего года на три старше, чем тот, со смешным зверем. Только у этого был не зверь, а самодельная реактивная граната. Танкетке этого хватило - она тут же защитила человека, своего...
...А вот такие надписи появлялись - и нередко. Это было как бы напоминание, что война не кончена.
Борисов взял мел и точным движением убрал диактру над "эйс" в слове "вильк". Положил мел и, аккуратно вытерев руку тряпочкой, повернулся к сторкам:
- Тут нет диактрического значка, - пояснил он. - По-моему, вы слишком увлеклись спортом и стали забывать правила родного языка. Это недостойно сторков хорошего Рода.
Он ещё раз обвёл взглядом класс и, повернувшись на каблуках, вышел.
Ожидавший снаружи учитель - гражданский, по гражданскому же призыву - вопросительно поднял брови. Борисов качнул головой:
- Всё улажено. И не придавайте этому большого значения. Естественная реакция; странно было бы, окажись иначе.
- Благодарю, благодарю! - горячо потряс его руку учитель. И признался: - Если честно, я их временами боюсь.
- Не стоит, - резко сказал Борисов. - Смею заметить, что страх - чувство, недостойное русского и землянина. Помните об этом.
В пустом светлом коридоре у поворота скучал, положив руки на висящий поперёк бронированной груди автомат, охранник - увидев подходящего Борисова, он вытянулся и вскинул подбородок.
- Вольно, - на ходу бросил капитан, сворачивая за угол.
На широком подоконнике - ему сразу бросилось в глаза - лежала планшетка. В таких мальчишки носили школьные наборы, планшетка была точной копией штурманской планшетки военно-космических сил Сторкада, только с электроникой на порядок попроще, конечно. Верхнюю крышку украшал рисунок оскаленной морды какого-то зверя - кажется, ругитты со Сторкада. Из-под планшетки выскользнули толстые, белые, глянцевые до зеркальности листы рисовального картона. Борисов вдруг вспомнил, как одиннадцать лет назад отец привёз ему в школу альбом из точно такого же картона с чужими буквами на обложке - с таким же буквами, как сегодня на зелёной доске... Кажется, именно тогда он увлёкся сторкадским языком.
А отца убили через полгода.
Коснувшись верхнего листа, Борисов подумал об отце снова. Подвигал листы - большей частью чистые, но некоторые - занятые рисунками, по-детски старательными и всё-таки умелыми. Он рисовал хуже, хотя считался в своё время "подающим надежды" на изостанции. Вот странность: никогда не думал, что сторки умеют так рисовать. Капитану вспомнилось, как всё на том же Мэлионе в развалинах дома он нашёл здоровенный альбом по искусству сторков - с потрясающими иллюстрациями - и долго листал его, положив на колено и придерживая автомат локтем. Его поразили каменно-неподвижные, канонические лица портретов, чем-то отдалённо похожие на статуи древнего Египта. Одинаковые и бесстрастные. Впрочем, они и в жизни оставались бесстрастными всегда. Даже у раненых в живот лица не менялись, и с белых губ не срывалось ни слова, ни стона, ни жалобы...
Говорят, в сторкадских полевых госпиталях тише, чем где бы то ни было - никто не кричит. Не позволяет себе кричать...
Вот широкоплечий, изысканно-спортивный мужчина, стоящий в свободной позе возле крупного породистого накъятт - правая рука лежит на бедре, левая зарылась длинными сильными пальцами в густую серебристую шерсть на шее зверя, у упряжи. Удивительно точный рисунок - даже блеск какого-то камня в перстне на указательном пальце правой руки проглядывает из шерсти зверя. Название короткое: "Отец".