Коллектив авторов - Культ Ктулху (сборник)

Запомнив место, Эммет воротился домой и занялся приготовлениями к вечеру. Незадолго до одиннадцати он пробрался в сарай, где стояла овца, и вывел животину на лунный свет. Вся округа купалась в зачарованном серебряном сиянии. Без малейшего труда добрались они до болота и вскоре отыскали тропу. Но когда Телквист ступил в высокие, по плечо, заросли, веревка у него в руке неожиданно натянулась. Жертва уперлась, выкатила дикие от ужаса глаза и наотрез отказалась идти дальше. Ругаясь на чем свет стоит, Эммет обошел тупую скотину и как следует ее пнул. Та проскочила несколько ярдов вперед и снова встала. Полный самой угрюмой решимости, будущий некромант так затянул веревку, что она врезалась овце в шкуру сквозь всю ее толстую шубу. Фут за футом, чтобы не сказать дюйм за дюймом, продвигались они вперед. Овцу приходилось то тащить, то толкать, а по мере того, как они углублялись в болота, растительность кругом становилась все гуще, все выше, так что путешествие вскоре превратилось в форменную муку.

Зловещими столпами просачивался сквозь деревья лунный свет; во тьме по обе стороны от тропы зияли чернотой и серебром предательские бочаги. Какие-то незримые глаза следили за Эмметом из глубин; громадные жабы то и дело выскакивали из зарослей на тропу и провожали идущих янтарного цвета буркалами. Никакого страха они явным образом не испытывали, справедливо полагая болота своей вотчиной и не считая чужаков способными причинить им вред. Эммету уже начало чудиться в них нечто потустороннее. Никогда до сих пор он не встречал таких крупных амфибий, да еще в подобных количествах. Хотя дело наверняка в том, что им тут никто не мешает плодиться и процветать – больно уж уединенные и нетронутые эти места.

Чем ближе к сердцу болот, тем тяжелее наваливалась на Эммета тишина. Обычные ночные звуки все куда-то подевались, и только собственное его тяжелое дыхание нарушало безмолвие. Овца упрямилась как никогда: тащить ее вперед уже приходилось со всей силы. Не иначе как чувствует свою судьбу, думал Эммет. Внезапно – настолько внезапно, что он чуть не вскрикнул от неожиданности, – подлесок враз расступился. Оказалось, они стоят у самого подножия нечестивого всхолмья.

Оно выглядело в точности так, каким он его запомнил: огромные менгиры возвышались неровной окружностью, окаймлявшей центральный пригорок с плоской темной глыбой, совсем другого цвета, чем прочие монолиты. Вокруг сгущались тени, однако, подняв глаза кверху, Эммет увидал стоящий ровно над капищем диск полной луны.

Стряхнув липкий ужас, внезапно охвативший его, Телквист полез по облепленному лишайниками склону. У овцы подогнулись передние ноги, так что дальше ее пришлось волочь волоком. Добравшись до внешнего кольца, Эммет совсем уже выдохся, но не рискнул отдохнуть ни минуты, ибо знал, что всякое промедление смерти подобно. Дикое желание бросить проклятую овцу и бежать отсюда без оглядки через жабьи болота, в знакомый мир, поднялось в нем.

Тем не менее, он мужественно снял со скотины повод и связал ей ноги, а затем с огромным трудом взгромоздил овцу на ржавого цвета жертвенник.

Задавив в себе почти неудержимое побуждение сделать ноги, он вынул из ножен охотничий нож и вытащил из кармана рукописную книгу – «Истинную магику» Теофилуса Уэнна. С легкостью найдя страницу со зловещим седьмым заклинанием – так как в лунном сиянии синевато-серые чернила, запечатлевшие злые слова на пергаменте, почти светились, – он взял книгу в одну руку, нож в другую и принялся оглашать ночь мешаниной нечленораздельных звуков.

По мере чтения они словно бы источали некую сверхъестественную силу: голос его сам взмывал до варварского воя, до пронзительного нечеловеческого визга, проникавшего в самые отдаленные уголки топей, а затем падал в низкое гортанное рычание или в свистящий шип. Но вот на последнем повторении особенно часто вспыхивавшего в тексте слова – «Ниогта» – до слуха его словно бы издалека донесся звук, подобный порыву могучего ветра, хотя ни единый лист не шелохнулся на окружавших холм деревьях.

Книга у него в руках внезапно потемнела – на страницы упала тень. Он поднял взгляд – и безумие, ревя, затопило палаты его разума.

На краю жертвенного стола громоздилось существо, явившееся прямиком из кошмаров – чешуйчатая, когтистая тварь, обликом подобная чудовищной горгулье или уродливой жабе, которая изучающе таращилась на него алыми глазами. Эммет замер от ужаса, и тут же гнев полыхнул в ее взгляде. Тварь вытянула шею, раскрыла клюв и злобно зашипела. Это, наконец, вывело Эммета Телквиста из ступора: ясно, чего пришелец желает – жертвенной крови.

Воздев нож, он шагнул вперед и был уже готов погрузить его в плоть овцы, но снова остолбенел. Чертова скотина уже умерла! Явление невыразимого чудища прикончило робкое животное на месте – овца просто сдохла от ужаса: глаза остекленели, ни малейших признаков дыхания.

«Но пуще всего берегись, чтобы жертва не умерла до исторгания крови…» – предупреждал Теофилус Уэнн. Эммет Телквист стоял, как громом пораженный, все еще держа в высоко поднятой руке бесполезный нож.

Потом он бросил его и побежал.

Нырнув между двух менгиров, он скатился по склону холма и припустил к тропинке через болота. Подняв чешуйчатую голову, тварь на камне проводила его взглядом и, яростно зашипев, слетела с алтаря и ринулась в погоню. Прозвенел один-единственный жуткий вопль, и вот существо уже запрыгнуло обратно, сжимая в окровавленном клюве безжизненно болтающееся тело – на сей раз вполне годную жертву.

Вечером били барабаны – или это был гром? В любом случае так далеко, что и не разберешь. Он едва слышал их. Этот звук, шедший издалека, вблизи заглушал другой, не столь зловещий, но зато полный живой злости – собачий лай. Началось это, по свидетельству прикроватных часов, ровно в 3.15 утра, так что со всякой надеждой на сон пришлось распрощаться. Одна псина начинала разоряться как раз в той части Порт-о-Пренс, где ему случилось снимать комнату в «Пенсьон Этуаль»; затем подтягивалось с полдюжины других, раскиданных по всему городу, – поначалу почти робко, словно сводный оркестр псовых настраивался перед большим концертом. Зато когда они припускали по полной, это превращалось в соревнование, кто кого переорет; каждый гав сопровождался хором возмущенных возражений, так что вскоре весь город уже завывал на разные голоса.

С трудом сдержавшись, чтобы не добавить к этой какофонии собственный могучий «гав!» – точнее, «цыц!» – изможденный Питер Маклин сдался и с отвращением выбрался из постели. Втиснувшись обратно в одежду, он распахнул дверь на веранду, приглашая заглянуть в гости любой загулявший ветерок, какому случится пролетать мимо. Стоял июль месяц, и Гаити – карибская страна водуна[15] и нищеты – была столь же яростно раскаленной, сколь кротки в своем невыразимом смирении были ее люди.