Коллектив авторов - Страхослов (сборник)

Я посмотрел на часы. Было почти одиннадцать. Я решил сложить все бумаги в ящик, не просматривая их дальше. Так я и сделал, но мое внимание привлекло кое-что еще. Это было письмо на дорогом бланке, напечатанное на машинке. Наверху было указано название известной фирмы-производителя пленки и фотоинвентаря. Датировано письмо было шестым мая 1973 года.

Дорогой мистер Вилье!

Огромное спасибо за то, что позволили изучить Ваше великолепное устройство. Я возвращаю Вам прототип и образцы Вашей работы. Хотя устройство и вызвало немалый интерес, с сожалением сообщаю, что мы находим Ваше предложение недостаточно коммерчески выгодным, чтобы продолжать сотрудничество. Для того чтобы выпустить его на рынок, необходимо провести дальнейшие исследования, а финансовые условия, предлагаемые Вами, делают это невыгодным вложением. Тем не менее желаю Вам успеха с Вашим проектом.

Далее следовала кривая нечитаемая подпись, но нижняя часть письма была оторвана, возможно, в приступе ярости, так что имя отправителя оставалось неизвестным.

Собрав бумаги сверху стола, я заглянул в ящики по бокам. В трех ящиках справа я не нашел ничего интересного, кроме пачки писем, написанных одной рукой. Также я обнаружил дюжину дядиных визитных карточек: фиолетовых, украшенных желтыми психоделическими арабесками и такого же цвета буквами, гласившими «ХЬЮБ ВИЛЬЕ, ФОТОГРАФ», вместе с адресом студии на Дин-стрит, Сохо. В тумбе слева был лишь один ящик, объемом равный трем с другой стороны и открывающийся сверху. В нем лежали несколько альбомов фотографий и большая квадратная коробка из черной кожи. Она была тяжелая, и я предположил, что внутри находится фотокамера, но проверять не стал. К тому времени я просто хотел уйти.

С трудом я затащил ящик, в который сложил содержимое стола, в арендованный фургон. На следующий день я вернусь, взяв с собой помощника, чтобы вывезти остальное.

Улица у дома дяди Хьюберта была пуста. С Аппер-стрит доносились звуки дорожного движения, приглушенные, прерывистые. Зевнув, я погрузил ящик через заднюю дверь фургона. Слишком я тут задержался, а мне предстояла еще долгая дорога.

Машину я поставил в достаточном отдалении от квартиры Хьюберта, поскольку нигде ближе не было подходящего места для парковки. Закрыв дверь фургона, я обернулся и увидел, что окно на первом этаже – окно в его квартире – было открыто, и кто-то высовывался из него. Я мог разглядеть лишь темный силуэт – улица была плохо освещена, – но было видно, что это силуэт женщины, очень хрупкой и худой, будто от анорексии. И хотя это была лишь тень, у меня возникло четкое ощущение, что она смотрит на меня. Затем она вытянула руки в умоляющем жесте, и в этот миг мне показалось, что у окна к ней присоединились другие.

В тот момент я почувствовал не столько страх, сколько ярость от того, что что-то мешает мне вернуться домой и хорошенько выспаться. Я развернулся, сел в фургон, хлопнул дверью и поехал прочь. Успокоился я лишь после того, как проехал несколько миль, и лишь тогда понял, что гнал по улицам Лондона со скоростью больше шестидесяти миль в час. Когда часом позже или около того я добрался до дома в Чизвике, я был вымотан, но заснуть не смог.

До семи утра я ворочался в постели – к этому времени надежда на то, чтобы выспаться, оставила меня. Я забрал вещи дяди из фургона и перенес их в свою гостиную. Кое-какие из этих вещей нужно было осмотреть. Мой разум был одержим ими, не давая мне уснуть.

Перво-наперво – черная кожаная коробка. Она была дорогой, украшенной серебром и запертой на замок, от которого не было ключа. Я вскрыл его стамеской. Как и ожидалось, внутри, обложенная пенопластом, на красном бархате лежала фотокамера, но это была не обычная фотокамера. Она была сделана вручную и оказалась оснащена двумя линзами, расположенными параллельно друг другу на расстоянии примерно двух дюймов – расстояние между глазами взрослого человека. С задней стороны виднелись два окошка. На ней были и другие устройства и переключатели, которых не найдешь на обыкновенном фотоаппарате и чье предназначение я не мог даже предположить. На задней стороне камеры красовалась медная табличка, на которой были выгравированы слова «ЗАПАТЕНТОВАНО ХВ».

Далее шли альбомы. Они были щедро переплетены в позолоченную тисненую кожу, а внутри большинства из них содержались фотографии, сделанные для журналов, выставок и частных клиентов. Это снова доказывало, что мой дядя был талантливым человеком, – если такие доказательства вообще требовались. Но содержимое двух альбомов было совсем иным.

Один из них был чем-то вроде альбома семейных фотографий, хотя я никогда в жизни не видел подобных семейных фотографий и вряд ли когда-либо увижу. На первой странице была фотография моих матери и отца в день их свадьбы. Они, держась за руки, выходили из сельской церкви, где их венчали, взгляды их были направлены в разные стороны, а на губах играли мечтательные улыбки. Никто из них не смотрел в камеру. Легкая тень от растительности в правом углу фотографии позволяла предположить, что она была сделана из укрытия в церковном дворе. Другие фотографии свадьбы указывали на то же. На одной из них был запечатлен свадебный фотограф в момент, когда он пытался сделать снимок молодоженов, а фату матери порывом ветра сдуло ей на лицо. Фотограф выглядел раздраженно, а мой отец страдал. Вся картина создавала впечатление какой-то жестокой комедии. Позже я наткнулся на фотографию себя самого в возрасте пяти лет, вместе с матерью в саду у нас дома. Я был чем-то раздосадован, и мама старалась меня успокоить. На заднем плане отец смотрел на это с выражением отстраненного отвращения на лице. Явно для этой фотографии никто не позировал, она была сделана втайне. Я упоминаю эту фотографию, в частности, потому, что, по всей видимости, вскоре после того, как она была сделана, мой отец оставил мать навсегда. Другие фотографии, на которых был я и моя семья, были сделаны на улице или в каком-либо людном месте, и мы явно не подозревали о том, что за нами наблюдают. Вот я иду в школу, на моем лице выражение яростной сосредоточенности; вот я сижу на краю футбольного поля, держась за содранное колено, запечатленный в момент жалости к себе. Ненавижу в себе это качество, и тот факт, что мой позор оказался украден и помещен в альбом, возмутил меня. Там даже была фотография неловкого поцелуя с моей первой девушкой на теннисном корте. Я с отвращением захлопнул альбом.

Из-за усталости я испытывал гнев сильнее, чем когда-либо, чувствовал себя преданным. Я заварил кофе, но он не помог моим нервам. Я принялся мерить комнату шагами. Оставался еще один альбом. Я оставил его напоследок из-за того, что у него был особенно роскошный переплет из сафьяна с вытисненной золотистой монограммой моего дяди, ХВ, на обложке.