Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 52. Виктор Коклюшкин - Коллектив авторов
* * *
Михалыч приоткрыл глаза. Только что закончился дождь, все блестело, словно покрыто лаком: зелень, камни, жилые постройки… Но стоя ли хижины — вверх тормашкой, небо было под ногами, а над головой — росла трава. Оказалась, он висел подвешенный за ноги!
Чуть поодаль толпились местные жители. О чем-то переговаривались, хихикали, тыкали в пленника пальцами ног (большими). Заметив, что очнулся, осторожно подошли поближе.
Теперь, вися вверх ногами, Михалыч мог получше разглядеть их лица: простые, незлобивые, любопытствующие. Были тут и дети, и старики, и девушки — стройные, смуглые красавицы. Они смущенно отводили глаза в сторону, длинные косы заплетены вокруг шеи. Волосы черные, кожа шоколадная, а глаза — голубые, доверчивые…
Рядом с Михалычем стоял, тоже вверх ногами, часовой с палкой, скалился в довольной улыбке. «Подлец! — подумал было Михалыч, а потом подумал: — Наивный! Совсем еще мальчишка… как-то сложится твоя жизнь?..»
Однако ноги и руки затекли, в голову будто кипяток налили. Пленник застонал. Женщины наперебой загомонили, потом разом смолкли, и — толпа расступилась. А сквозь образовавшийся проход под одобрительный, подобострастный гул и приветственные взмахи ног к пленнику приблизился на старческих, высохших руках вождь. Михалыч догадался, что это вождь, потому что зад старика украшала корона. В этом не было ничего грубого и вульгарного, даже более — корона сидела на вожде как-то неловко и служила скорее не украшением, а лишь символом власти. Да и весь вид старика словно говорил: «Надоели вы мне все хуже горькой редьки! Поспал бы я сейчас с удовольствием, ан нет: тащись сюда, смотри на этого ненормального, разбирайся, принимай мудрые решения, высказывай глубокие и великие изречения!»
Вождь жестом приказал отвязать незнакомца. Когда Михалыч встал на затекшие ноги и сделал несколько нетвердых шагов, в толпе раздался смех. Даже старый вождь улыбнулся украдкой. Потешно им было наблюдать, как человек ходит вверх головой!
Вождь сделал знак, и к нему приблизились двое, один, кучерявый, низкорослый и резкий в движениях, начал тут же горячо доказывать (Михалыч понял по жестам и интонации), что пленник своим поведением оскорбляет их образ жизни, подрывает устои, соблазняет, ставит с рук на ноги все понятия. И предлагал убить его, чтобы и другим неповадно было.
Второй советник — длинный, худой, с ласковым прищуром хитреньких глаз (судя по жестам и интонации), предлагал оставить Михалыча у них в племени, женить на какой-нибудь вдове, а по праздникам показывать народу за особую плату, которая должна поступать в казну.
Старый вождь внимательно выслушал обоих, зевнул и приказал принести учебник. Четверо здоровенных молодцов приволокли из кустов каменную плиту с клинописью и первобытными рисунками.
Обращаясь к Михалычу, вождь показал пальцем ноги на рисунки и довольно понятно (по жестам и интонации) объяснил, что человек, согласно их учению, произошел от обезьяны. Вынужденный трудиться, он встал на передние конечности, а в задние взял орудия производства: палку, дубину, копье, камень. «Конечно, — сетовал вождь, — руки утратили свою хватательную способность, но зато служат надежным средством передвижения!»
И предложил Михалычу попробовать. Просил он вежливо, но убедительно, как это делают власть имущие.
Михалыч оказался перед выбором: или встать, и тогда — жизнь, солнце!.. Правда, в перевернутом виде. Или не вставать, и тогда…
Кучерявый советник, словно прочитал его мысли, хищно и злорадно ухмыльнулся. Михалыч обвел взглядом окружающие лица. Много в них было разного: любопытство, волнение, досада, радость, были глаза безразличные, но были там одни, которые смотрели с такой болью, с таким ужасом и надеждой, что Михалыч даже поперхнулся. Не привык он, чтобы на него так смотрели. Что он, особенный какой! Обыкновенный человек, конечно, не забулдыга, не пьяница…
Глаза принадлежали девушке стройной, юной. Все в ней было чисто, свежо и… как-то непонятно. Оттого, что она стояла на руках, в первую очередь в глаза Михалычу лезли ее бедра. Запутался Михалыч, смешался, захотелось успокоить ее, ободрить. «А, будь что будет!» — подумал он, наклонился, уперся в землю руками, но, прежде чем закинуть вверх ноги, глянул на девушку. Однако что же это? Лицо ее погасло, глаза — в них разочарование, губки надулись. Нет, не любила она Михалыча таким — покоренным. Он был дорог ей необычным, нездешним, гордым!..
Эх, Михалыч, старый ты пень! Давно не общался с женщинами, совсем забыл, какие они бывают!
Руки у Михалыча подломились, и он, так и не встав на руки, распластался на спине. Небо было, как и следовало, вверху, земля приятно холодила вспотевшую спину. Все было просто, надежно, и стоило ли что-нибудь менять в мире?
Ох как обрадовался, бросился к нему кучерявый! И приспешники его, злобные, добровольные. Заломили Михалычу руки за спину, скрутили их жесткой травяной веревкой, ноги скрутили и потащили — куда же?! К костру…
На широкой, вытоптанной руками поляне уже разгорался костер, вился в небо дымок, потрескивали уголья. Ни один мускул не дрогнул в лице у Михалыча. Покой, вселенский покой вдруг опустился на него. Только и подумалось: «Как же они огонь добывают, трением палочек, что ль?..»
Волны относили Тушку все дальше от берега, все дальше… Волны перекидывали его с плеча на плечо, то вдруг расступались, и он падал. Тешились всесильные. А он, маленький, упрямый… падал, но не сдавался!
Нет, водная стихия, не для тебя металлургические заводы страны выплавляли высокосортный алюминий, не для тебя рабочие, инженеры и техники промышленных предприятий изготовляли узлы и детали! Не для тебя достижения человеческой мысли. Не утопить тебе воспаривший разум!
Тушка боролся и погибал, как герой.
Надя металась по кораблю, нажимала на какие-то кнопки, тумблеры — все напрасно! Гибель глухотой окружала ее, давила, вот уже и волн не слышно, вот уже и боли от ушибов не чувствовала она… Но что это? Как будто опять кто-то посылает ей сигналы? Превозмогла Надя себя, нашла где-то на донышке силы, добралась до кресла, села. «Так… так… надо сосредоточиться… Прислушаться к себе…» Вот оно! «Надя, — прозвучало где-то в душе. — Надька!.. Милая, прощай! Я люблю тебя…»
— Нет! — вскричала Надежда. — Валя, нет! Я спасу тебя!
Есть сила ветра, сила инерции, а есть сила — любви. Могучая сила, но пока еще, к сожалению, мало изученная. Вероятно, не открыли еще ее ученые, вероятно, скрывается в ней энергия будущего, что посильнее атомной, а может быть, и равная в чем-то солнечной! Вероятно, об этом узнают наши потомки, а вот в чем они будут ее измерять: в подвигах? В преданности? Или в человеческих судьбах?
Одно можно сказать: поистине велик человек, обладающий силой любви! Нет для него расстояний — какое может быть расстояние, если образ любимого постоянно в сердце! Нет для него времени. Вернее, оно есть, но подвластно только любви: или летит, а то тянется медленно. А бывает, и вообще остановится — часы тикают, на всей планете тикают часы, а для кого-то время остановилось, и нет ни прошлого, ни настоящего, а есть лишь миг, который, кажется, есть — вечность!
И эта сила наполнила девушку. Надя и не знала, что способна любить столь сильно (как, впрочем, не знает никто, пока не полюбит). Но неужели она настолько полюбила простоватого Валентина? (Нас я уж не беру в расчет!) На этот вопрос ответить трудно, потому что любит не ум, а сердце, а оно — молчаливо…
По жилочкам, по косточкам — Надя чувствовала, как разливается сила любви по телу, крепнет. Уверенность появилась — откроет дверь, и волны в страхе отползут. Крикнет: «А-а!..» — и люди на всем земном шаре оглянутся!
Повелительницей стихий и судьбы ощутила себя Наденька. Сидела, не шевелясь, боялась, чтобы не ушла эта власть, не утекла обратно (куда?!).