Михаил Козырев - Пятое приключение Гулливера

Опять молчание.

— Я тебе расскажу… Два года тому назад… Уходили добровольцы. Ты помнишь, как они уходили, — раньше чем наши войска заняли город, их не осталось ни одного. Начались погромы. Мы взяли винтовки, составили отряд. Пристань была в их руках. Мы поставили пулеметы и двинулись к пристани.

Я попадаю в передовую линию — нам удалось отрезать часть офицеров; что тут собственно было — я не знаю. Помню чьи-то крики, кто-то просил у меня пощады — и больше ничего. Очнулся я только в лазарете и спрашиваю у сестры:

— Ну что? — Я боялся спросить более определенно.

— Красные в городе.

Я узнал, что ранен при занятии порта. На утро я чувствовал себя лучше — мог вставать с постели и, хотя с трудом, мог ходить. И вот ночью — слышу, — беготня, крик. Я поднял голову, что-то сказал. А над моей головой:

— Тащи и этого!

Вы знаете, что я не мог ходить. Два дюжих молодца подтолкнули меня в спину:

— Не притворяйся! Сволочь!

Все так быстро — я уже в шинели, но без сапог. Мороз. Ветер. Темно. Я сейчас не могу объяснить, как я мог вынести, — но шел без посторонней помощи, — иначе тут же прикончили бы. Пихнули в темный чулан.

— Жди тут!

Я на кого-то наткнулся. Оказалось — еще несколько человек. Один мне тихонько:

— Вы не знаете, в чем дело, товарищ?..

Я ничего не знал. Да.

Сколько сидели в чулане — не помню. Вводят в комнату. Посредине большой стол, за столом высокий офицер с багровым скуластым лицом. На столе бутылки. Офицер наливает стакан за стаканом и пьет. Гляжу на лицо — и нельзя сказать, чтобы зверское. Веселое лицо, пьяное, да… Я даже обрадовался — ну, думаю, вывернусь! К нему подводят одного, другого — он всем одинаково:

— Проходи! — а за спиной что-то показывает. Одних выводят в одну дверь, других в другую… И я подошел. Меня лихорадить начало — больной все-таки.

— Это что за развалина? — пошутил офицер. — Раненый?

Я тоже стараюсь под него, в шутку:

— Так точно, ваше высокоблагородие!

Хотел ихним прикинуться — жизнь-то дороже. Да. Он улыбнулся.

— Проходи!

— Ну, думаю, — спасся. Не тут-то было — вернули опять. Он внимательно так на меня смотрит, уставился. Я молчу — и он молчит, только смотрит. Так смотрит — даже у меня в глазах помутилось. Потом резко так:

— Проходи!

Опять меня в чулан — там только трое. Куда же теперь, думаю. Приходят.

— Идем!

— Куда?

— Молчать, сволочь! — и прикладом.

А другой:

— Куда идешь, оттуда не вернешься!

Я чувствую, что дрожу весь и ноги не двигаются. Холодно. Ветер. А я без сапог, — это, может, спасло меня… Вывели на площадь.

— Становись!

Ну, если ты хочешь знать, что я чувствовал, — то не могу сказать. Просто, ну, как на ученье: становись — и встал. Промчались два кавалериста — мимо нас. Выстрел. Кто-то мне шепчет: «прощай».

— Не разговаривать!

Мелькнул свет — и потом не помню. Очнулся — лежу на снегу. Голоса:

— Снимай сапоги-то!

— У него и сапог нет…

— Даром работали! Сволочь! — и толкнул меня ногой. Может быть, я пошевелился, может быть, застонал — не помню. Опять крик:

— Прикончи.

Я почувствовал — что-то входит в тело. Стало легко.

— Идем…

Минут десять я лежал в снегу. Я боялся пошевелиться. Они были далеко — а я боялся встать: вдруг не смогу — а сознаю все так ясно… Пошевелил ногой — двигается… Рукой… Медленно приподнялся. Рядом три трупа. Послушал: мертвые. Опять голоса. Я опять лежу. Потом встал и пошел. Все было холодно, а теперь тепло стало. Иду — не знаю куда. Метель. Ноги тяжелые — это снег налип на ноги и замерз с кровью. Боли я не чувствовал никакой и не знал, что это моя кровь. Вдруг:

— Кто идет?

Надо было не дрогнуть. Надо было не выдать себя. Я уже вижу вскинутую винтовку.

— Свой!

Очнулся в лазарете. У меня отнята нога, на руке нет трех пальцев — отморозил. Глаз поврежден — не знаю, как и чем… Мне потом объяснили, что я наткнулся на свой патруль и что город был занят атаманом Скибой…

Молчание. Василий заказывает еще стакан кофе и прислушивается.

— Ну, а если бы вы… Ну, встретили этого атамана…

Голос задрожал:

— Его… Я… Не знаю…

Опять продолжительное молчание. Василий погрузился в полудремоту, вскинул глазами: «может быть, сон?»

— Пойдемте, — обратился он к Бройде. — Он не придет!

— Что вы говорите — не придет!.. Гендельман не придет! А вы, я вижу, хорошенько заснули…

«Сон?» Василий посмотрел в сторону, откуда он слышал разговор, — да, там сидят двое. Говорят шепотом. Ничего не слышно.

— Знакомьтесь — Гендельман…

За таинственным столиком посетители расплачивались. Василий заметил два лица: одно — широкое, с добродушной полуиронической улыбкой, другое — бородатое, с белым, как бы вывернутым наизнанку глазом. Этот глаз неподвижно уставился в сторону Василия.

Василий хотел отвернуться, но не мог. Их глаза на минуту или, может быть, на секунду встретились.

— Поскорее кончим дела, — весело сказал Василий, — а то я засыпаю и вижу сны наяву…

К вечеру другого, вслед за приездом мистера Бриджа, дня у крайней избы, в том конце, что за церковью, сидел на завалинке парень в белой рубахе с вышитым воротом и в русских сапогах. Широкий приплюснутый нос. Мы видели уже этого парня в другом месте и в другом наряде.

— Это ты, Кузьма? — крикнул он, заметив издали мужичка, в котором каждый узнает словоохотливого возницу мистера Бриджа.

— Кого Бог послал? Да это никак Иван? Вот кого и не ждал… Что в избу не заходишь?

— Я по делу…

— По делу? Ну, все равно пойдем — гостем будешь… Дело не зверь… Не невесту ли выбирать приехал?

— На кой она мне, невеста! Я тебе дело скажу — только смотри — молчок! Ты хорошо знаешь усадьбу?

— Как не знать! Да я с комиссарами там семь ден шарил!

— Ты бы меня ночью проводил туда?..

— Проводить? Ночью?

— Ну да, проводить…

Кузьма задумался.

— Оно, отчего же… Только вот что говорят: нечисто там…

— А ты что сапоги замарать боишься? Так лапти обуй…

— Не про то… Ты послушай, что по деревне говорят!

Приятели прошли в избу и уселись ужинать.

На деревне разговоры действительно не прекращались. Сам Кузьма отчасти был виноват, по крайней мере на его словах укрепился и твердо держался слух о приезде «барина», но сам он вряд ли в этом сознался бы. Если б спросили его, точно ли видел он то, о чем утром всем и каждому рассказывал, он бы ответил: «говорят, что так» — для него его собственные, но прошедшие через пять уст слова становятся тем сложным и малоисследованным явлением, которое определяется словом «говорят» или еще таинственнее — «поговаривают». Это так же безлично, как «светает» или «смеркается», и относится к тем же, совершающимся помимо воли человека, явлениям, возникающим за спиною дневного и всем понятного смысла.

— Говорят…

Шепотом передавалось в Шокорове от избы к избе:

— Барин приехал…

— Ну?

— Вот те крест… В старом доме живет… Днем спит, а ночью по земле ходит… Ефрем говорил: стоит будто и руку у лба держит…

— Вспоминает!

— Вспомнишь тут, коль ни кола не оставили… Что мужики, что арендатель…

— А его не заберут?

— Заберут! Силы не имеют — вот что! Они его хватать — он меж пальцами проходит… Они с ружьем — он пулю отведет…

— Невидимый?..

— Хлебом-солью встретить требовается… Вот как…

— В совет обсказать… Они его…

— Руки у них коротки, у совета!

Поговаривали о человеке в широкой шляпе, который будто бы дал зарок слова единого не вымолвить, пока не «объявится». Что, собственно, «объявится»— неизвестно, но ясно, что как только «объявится», так и «вину воля будет»… На это возражали, что вино, дескать, вином, а вот землю придется вернуть или отбывать за нее барщину семь годов и семь ден, и все это потому будто, что Бога, забыли, а без Бога разве можно?

— Нетто возможно без Бога!

Многим, а в особенности бабам, стало чудиться: видели словно этого человека у кладбища, будто присел он на могилку Степана Тимофеева и будто плакал, а как подошли — он так и рассыпался снопом огненным… Появлялось и в других местах — то же самое привидение: но оно никогда не допускало ни видеть свое лицо, ни прикоснуться. Лица оно не кажет, так как на лице «знак», а прикоснуться нельзя, потому что «дух», — тела не имеет. Бродит же эта неприкаянная душа потому, что она «дому ищет», — и только требуется ее присыпать землей и перекрестить — как она навеки успокоится.

— Как же иначе? Вот они затем и явились.

Известие о том, что шокоровский барин явился за землей и крестом, тотчас же дошло до совета, ибо и в совете втихомолку поговаривали о том же…