Михаил Козырев - Пятое приключение Гулливера
Теплушка! Знаете ли вы, что такое теплушка? И если вы не лежали вниз животом на украденных в пути досках, служивших одновременно и столом, и сиденьем, и кроватью, если из этих же самых досок не разводили огня, за неимением печки, прямо на полу вагона и если вы не бегали потом на каждой остановке за куском годного щита или за поленом, которые надо было стащить у станционного сторожа с опасностью для жизни этого самого, конечно, сторожа, и если, наконец, со страхом и трепетом не открывали вы, что ваше собственное белье служит прибежищем для целого лагеря популярнейших насекомых, — если вы не знаете всего этого, вы, читатель, не знаете, что такое теплушка!
И, не зная, что такое теплушка, вы не сможете вообразить вагона третьего класса, тем более что поручик Журавлев ехал с фронта в командировку на две недели даже не в третьем, а во втором классе, и притом с мягкими диванами!
И после этого неудивительно, что двухнедельный срок давным-давно прошел, а поручик в полк не возвращался, а потом и при всем желании не мог вернуться, ибо военное счастье, как и судьба человека, переменчиво.
Отхлынула красная волна и оставила нашего героя в пятом по счету пункте его кратковременных остановок на произвол новой, теперь уже белой, волны. Так морская волна, унося легковесные щепки, оставляет тяжелые камни на берегу, и лежат эти камни до новой волны, чтобы та, только омыв их, снова и снова оставила на том же самом месте.
четвертая глава
застает поручика в тот момент, когда он, оправившись от болезни, проходит по улице и видит приказ о немедленной, под угрозой расстрела, явке всех офицеров, явке, от которой только болезнь или, пожалуй, скоропостижная смерть может избавить человека. Но этот приказ вызвал в душе мещанина города Ряжска Попова довольно-таки злорадное чувство.
Где ты, младший унтер-офицер Иванов? Твоя судьба зло подшутила над тобой, Иванов! Вместо ордена Красного Знамени заслужил ты глубокую рану на левом плече — подарок золотопогонного белогвардейца! Не под музыку при речах хоронили тебя, стало, может быть, тело твое добычей собак, и белеют где-нибудь до сих пор твои кости…
Спи с миром, честный борец за освобождение трудящихся!
Или, может быть, ты еще жив и где-нибудь под Орлом защищаешь Москву — все равно не пройти тебе городом, заклеенным сплошь плакатами «единой и неделимой», и, встретив на улице мещанина Попова, не признать тебе в нем бывшего своего ротного командира поручика Журавлева!
Да, действительно, был такой — Журавлев, и, может быть, должен был Журавлев явиться под угрозой расстрела — что до того мещанину Попову? Он приехал из Ряжска навестить больного, при смерти, дядю, заболел и, не имея возможности выехать в Ряжск, живет на окраине города, и в рваной шинели он продает арбузы и кричит по-московски:
— Эй, бузэ, бузэ!..
и кому на всем свете есть дело до продавца арбузов Попова?
— Эй, бузэ, бузэ!.. — кричит он, и кому придет в голову странная мысль, что он подлежит регистрации как бывший офицер и поручик!
— Эй, бузэ, бузэ! Пожалуйста, господин, самые сладкие!
Останавливается проходящий офицер, смотрит во все глаза на продавца арбузов Попова:
— Журавлев!
— Извините…
— А не помнишь, как в юнкерском?
Мещанин Попов ничего не помнит. Он продает великолепный товар.
— Так не возьмете, господин поручик?..
— Брось, Журавлев, заходи ко мне — чего ты боишься!
И в эту же ночь, в непроглядную южную ночь, когда сквозь закрытые ставни не доносятся стоны и крики ограбленной бандитами жертвы, в эту ночь, глубоко задумавшись над судьбою своей, сидел поручик, и вся вспоминалась ему недолгая жизнь…
Жизнь! Как неумны твои шутки, как плоски отпускаемые тобою остроты — что есть поручик Журавлев в существе своем, и какая судьба ожидала его на других поприщах? Может быть, сейчас где-нибудь являл бы он правосудие, надев судейскую цепь, может быть, где-нибудь в уездном городке отмечал бы он исходящие дни своей жизни —
но вот безо всякой вины он наряжен в блестящий мундир, приросший не к телу — к душе, и стоит снять его на минуту — как снова и снова мелькают три звездочки на серебряных погонах! И, видно, напрасно зашил он документы под подкладку старой шинели и напрасно присвоил себе имя Попова, когда он опять офицер и опять состоит на службе и притом в штабе полковника Баранова!
Поручик Журавлев хлопочет о сапогах и шинелях, поручик Журавлев получает продукты, поручик Журавлев спрашивает полковника Баранова:
— А когда же нам пришлют людей?
И полковник Баранов отвечает:
— Люди — дело последнее!
О, как говорится, люди, люди! Это вы переполняете вокзалы, поезда, теплушки, вагоны третьего и даже вагоны второго класса, это вы с севера на юг и с юга на север перевозите мешки и заразу, это вы подставляете грудь под пули и идете на смерть за свое, за чужое ли дело, это вы продаете казенное обмундирование, это вы, наконец, уничтожаете хлеб, так что ни в одном полку добровольческой армии нет теперь хлеба, кроме как в штабе полковника Баранова!
И есть еще в штабе полковника Баранова сапоги и белье и иное никем не проданное имущество, потому что там нет вас; о, как говорится, люди, люди!
Но этим я вовсе не хочу сказать, что поручик Журавлев совместно с полковником Барановым, продавая получаемое имущество, проводят ночи и дни в доме артиста за зеленым столом или в ином каком доме, но уже без особого наименования, разъезжают в автомобилях красного и белого креста и в автомобилях общего пользования, в сопровождении дам и тоже общего пользования, и сыплют деньгами направо-налево, заливая шампанским тоску неудавшейся жизни.
Все это клевета и клевета злостная!
Всюду настигает нас клевета. Ты приехал из Ряжска навестить больного, при смерти, дядю и остался, жертва гражданской войны, поджидать, когда откроется путь к вожделенному городу Ряжску, а про тебя говорят, что ты был сподвижником знаменитого полковника Баранова, что ты до последней минуты защищался от красных и сдался в плен только где-то на границе с Румынией, что три раза пытались записать имя твое и чин и три раза не записали, и что сумел ты уйти на прогулку и с прогулки не возвратиться!
Вот что говорят про тебя! И еще, может быть, говорят, что ты служил в контрразведке, что ты — белогвардеец, дезертир, бывший поручик,—
когда ты, мой любезный читатель, скромный народный учитель и отрастил себе бороду, так что тебя и узнать нельзя, ты учишь ребят в деревенской школе и обедаешь с мужиками, переходя из избы в избу, наравне с пастухом, с тою лишь разницей, что пастух заходит с правой избы, когда ты начинаешь с левой, и что стараются пастуху положить лучший кусок мяса и сала, а тебе норовят налить щей пустых, без мяса и без сала!
Но и вы, деревенские пустые щи, и ты, скромная доля народного учителя, — что значите вы по сравнению с родиной!
Родина! Как назову я то полное грусти и радости замирание сердца, когда бородатый, постаревший на двадцать лет и уже не только без сапог, но и без шинели, украденной где-то в пути вместе с зашитыми под подкладку документами, когда ты, потеряв в скитаниях своих не только шинель, но уже навсегда имя свое и честь, — вновь прикоснешься к ее любимой, пахнущей молоком и навозом груди!
Что значит с мандатом и без мандата, с пропуском и без пропуска, с посадками, пересадками и высадками, на пароходе, в теплушке, в вагоне третьего и даже в вагоне второго класса, подвергаясь тысяче тысяч опасностей, добраться до тебя, посмотреть на твои ржаные поля сквозь щелку вагона, спрятавшись в угол, и ехать дальше и дальше, мимо и мимо, чтоб никто из твоих земляков во время краткой стоянки не признал в тебе бывшего поручика Журавлева!
пятая глава
Когда-то любили еженедельные наши журналы опрашивать и артистов, и борцов, и эмира бухарского, и тебя, двуногий человек, показывающий в цирке это свое уродство, — о том, какой день считают они самым счастливым.
И если бы был гражданин Попов эмиром бухарским или борцом, или тобой, замечательный двуногий человек, он бы ответил:
— Тот день, когда я получил прозодежду!
Какими словами после стольких исписанных мною страниц опишу я костюм и пальто, сшитые в мастерской номер два и потому называемые английскими? Какими словами опишу я вас, носящих в совокупности именование прозодежды!
Прозодежда! Стоит из-за тебя послужить почти год в качестве спеца — педагога, кондитера, статистика и мыловара, стоит из-за тебя с совещания бежать на заседание, написать сотни докладов — об электрификации ли народного образования, о наилучших ли формах и карточках для поднятия производительности рабочих кондитерского дела!
Весь этот труд можно поднять для тебя, чтобы затем, с удостоверением от наркомпроса, домкома, совнархоза и главхозупра, придя в соцобез, получить ордер, по ордеру талон, по талону купон, по купону квитанцию, по квитанции номер, а по номеру — тебя, прозодежда!