Коллектив авторов - Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства

В этих стихах, может быть, в первый раз русский автор благодарил Бога и хвалил свою родину не за верность православию или за успех в борьбе против неверных, но буквально за расширение границ. Тот же момент, наряду со всеми другими мотивами, традиционными и новыми, встречается в Слове 1686 года Игнатия Римского-Корсакова:

И такожде и в наши лета, с Божиею помощию наипаче распространи царство свое Российское, и расточенные отчины царствия Российскаго храбрством и подвигом своим собра воедино благочестивый и самодержавный великий государь наш пресветлый, царь и великий князь Алексей Михайлович.

Именно этим царь спас Малую и Белую Русь от «прелести латынской» – здесь мы встречаем традиционный мотив вместе с новым. Особенно важно, что эта более или менее «имперская» нота наблюдается не в работах светских писателей или маргинальных и малоизвестных монахов. Оба архимандрита возглавляли обители, давно связанные с семейством Романовых[86].

На фоне таких высказываний 1670–1680-х годов нас не должен удивить девиз на гравюре 1697 года, помещенный между двумя колоннами и аллегорически изображающий взятие Азова: Plus ultra rosseanum (Дале и боле российское). Это намек на девиз (Plus oultre – Между колоннами) знаменитого Карла V, действительно всемирного монарха, владевшего Испанией с Нидерландами и Южной Италией вместе со Священной Римской империей и Новым Светом. Колонны – это Геркулесовы столпы, по античной традиции находящиеся у западного пролива в Средиземное море, которые указали испанцам путь к западу, к новым странам и завоеваниям. В аллегории Азов имеет тот же смысл[87]. Так что гордились только размерами и военной славой России, а не положением «метрополии», господствующей над периферией.

Накануне «метаморфосиса» России (слова Шафирова) национальное самосознание русских, по крайне мере русской элиты, состояло из трех элементов. Первый элемент – представление о России как о государстве православном, находящемся под властью исключительно благочестивых и боголюбивых царей. Это представление более династическое, чем государственное. Среди простого народа оно оставалось доминирующим и, наверное, единственным способом понимания России долгое время после Петра I.

С помощью киевских монахов элита «пристроила» к этой базовой структуре второй элемент – идею славено-российского народа, единого народа, состоявшего из русинов и московитов. Третий и совсем новый элемент, появившийся только в 1670–1680-х годах, можно назвать имперским чувством, гордостью за новую, сильную, огромную Россию, достигшую в это время новой мощи. Все три элемента, даже два последних, выросли на почве православия, в среде клира. Петровское время принесло новые понятия о культуре, человеке, государстве, и на их основе русское национальное самосознание неизбежно менялось. Как и что именно менялось – вопросы для новых исследований.

Наилучшая характеристика личности Петра Могилы, выдающегося религиозного и культурного деятеля первой половины ХVІІ века, посредством лишь нескольких слов удачно вписывающая его в культурный контекст эпохи барокко, дана в статье американского ученого украинского происхождения Игоря Шевченко, назвавшего Могилу «человеком многих миров»[88]. Ценность этой барочной метафоры – в ее многоплановости: Петр Могила принадлежал не только православной, но и католической религиозной культуре; не только польской политической нации, но и рутенскому полиэтническому сообществу в составе Польско-Литовского государства; не только Рутении как территориально-культурному ареалу, но и русской культуре в широчайшем смысле[89]; не только ХVІІ веку, но и ХVІ, и ХVІІІ векам. Объяснюсь: биография личности калибра Могилы самодостаточна как предмет исторического исследования. Однако ее проецирование на более широкий культурно-исторический контекст позволяет делать далеко идущие выводы о путях формирования позднейших, в том числе и российских имперских, традиций. Приведу лишь несколько конкретных примеров. Завещав свою библиотеку Киевскому коллегиуму, Петр Могила положил начало ранее практически не существовавшей традиции жертвования книжных коллекций библиотекам образовательных учреждений. Во времена преобразований в России конца ХVІІ – начала ХVІІІ века именно выпускники Могилянского коллегиума обеспечили интеллектуальный костяк команды Петра І, по чьему прямому распоряжению сотни московитян направлялись на обучение в Киев; обратным потоком ехали в Великороссию киевские ученые-схоласты, чтобы занять там высокие церковные должности, основать семинарии и школы, завещая им свои библиотеки[90]. Одним из наиболее ярких представителей этой когорты был Феофан Прокопович, автор петровской церковной реформы, позволившей царю сосредоточить в своих руках максимум власти для проведения в жизнь плана европеизации Российской империи. Вплоть до ХІХ века оставались актуальными заложенные Петром Могилой основы теологической системы русского православия. И таких примеров множество.

Существует обширная историография, подробно освещающая деятельность Петра Могилы в период с конца 1620-х годов, когда он вступает на церковное поприще и становится видным политическим и культурным деятелем своего времени, сыгравшим основополагающую роль как в современном ему, так и в последующем развитии русского православия и образования. В то же время ощущается огромный недостаток достоверных документальных свидетельств о Могиле в том, что касается первых тридцати лет его жизни, и в особенности детства и отрочества[91]. Следствием этого является практическое отсутствие в историографии в достаточной мере обоснованных гипотез о том, в каких условиях происходило формирование личности Петра Могилы, где он получил свое образование, а также о месте его пребывания на протяжении значительных отрезков времени, таких, например, как тринадцать лет, минувших со времени смерти его отца в 1607 году до 1621 года, когда он принял участие в битве при Хотине. Это также привело к появлению и бытованию в исторической литературе ряда достаточно неправдоподобных версий об отдельных периодах его биографии[92].

Именно ранние годы становления личности являются ключом к пониманию причин последующего выбора ею жизненного пути, мотивации поступков, симпатий и антипатий. Именно поэтому все попытки интерпретации ранних периодов жизни исторических деятелей требуют особой осторожности и должны так или иначе опираться на имеющийся фактический материал как бы скуден он ни был и как бы он ни противоречил личностным установкам самого исследователя. К сожалению, автор предлагаемой статьи не располагает квалификацией, необходимой для создания психобиографического портрета Петра Могилы, по примеру замечательной работы Уильяма Майсснера, члена Общества Иисуса и профессионального психоаналитика, посвященной формированию личности основателя ордена иезуитов Св. Игнатия Лойолы[93]. В то же время в этом исследовании будет предпринята попытка обрисовать в общих чертах условия и наиболее важные впечатления, которые могли послужить становлению во многом парадоксального, противоречивого и в то же время достаточно типичного для своего времени характера традиционалиста и реформатора Могилы. Кроме хорошо известных в историографии первоисточников, в статье использованы такие новые и достаточно нетрадиционные источники информации, как владельческие знаки, а также дарственные и иные записи в книгах, принадлежавших Петру Могиле.

Большинство известных нам фактов указывают на то, что Петр Могила родился 21 декабря 1596 года, того самого, когда появление в небе кометы, по утверждению его позднейших панегиристов, предвестило важное счастливое событие в жизни Русской православной церкви и ее верующих[94]. Петр появился на свет в Сучаве, тогдашней столице Молдавии, и был третьим сыном Симеона Могилы, в то время молдавского воеводы под властью господаря Иеремии Могилы, старшего брата Симеона.

Политическая ситуация в Молдавии конца ХVІ столетия была сложной. В 1402 году она подпала под власть Польши. В середине ХV века Молдавию подчинили себе турки, которые готовы были, однако, смотреть сквозь пальцы на ее зависимость от Польши в такой мере, чтобы их союз с последней позволял держать на расстоянии Габсбургов. Молдавия также выступала в качестве буферного государства, на территории которого Польша и Турция противостояли своим извечным врагам – татарам и казакам, стараясь в то же время оставаться в рамках существующих мирных договоров, соответственно с Московией и Габсбургской империей. В результате молдавские господари вынуждены были постоянно маневрировать, прилагая максимум усилий к тому, чтобы сохранить свой трон. Это вело к нестабильности власти, заговорам и постоянным конфликтам между могущественными кланами и их ответвлениями внутри страны.